Есть то, что обязательно нужно знать, когда идешь убивать коня: он пронзительно кричит. Этот крик ужаснее, чем любой из звуков, которые способен воспроизвести человек. Раз так, значит, вставь себе беруши, работай быстро, убедись, что дело сделано, и айда через забор, прежде чем работники конюшни сообразят, что случилось. В конце концов, это ведь уймища денег — для того, кто без образования, без профессии, без сердца. Главное: выдержать их крик, когда дробишь им голени молотком или гаечным ключом. А когда навалятся кошмары — вернись к владельцу, проси еще. Нет, это не шантаж, а просто премия за хорошо проделанную работу. В конце концов, тот конь был плох на скаковой дорожке, а значит, сам себе уготовил такую участь. Разумно инвестируй свою сумму — в землю, в жилье, в рынок — и постарайся успеть до того, как споткнется. Потому что всегда может найтись конь, который сразится за свою жизнь.
Был такой один, который потом вечно ему снился, последний из «заказанных», в Майами. Холлис не справился, все пошло наперекосяк, и владелец в результате так и не смог добиться выплат (хоть скакун брал некогда призы на Прикнессе
[29]
и застрахован был миллиона на два). Лошади, оказывается, намного теплокровнее, чем люди, и Холлис был весь в горячей крови к тому времени, как кончил Дело. Часами он потом стоял под душем, и ледяная вода не приводила в чувство. Тот конь, белая чистокровная верховая, не опустился на колени. Даже под ногти забилась кровь, а спустя две недели (он уже вернулся в Массачусетс и снял комнату над «Львом»), чистя зубы в ванной, Холлис обнаружил красную полоску во внутреннем ободке левого уха.
Единственная улика, ставящая его вне закона легко оттерлась влажной мочалкой, и все ж она показалась ему меткой на всю жизнь. С тех пор он не любит смотреть на себя в зеркало — из боязни, что увидит кровь, — и не выносит красного цвета.
Тот скакун по-прежнему преследует Холлиса в снах. Там он пасется на кроваво-красных пастбищах, несется рысью сквозь вину и горе. Убей — и убиенное останется с тобой навеки; будешь отдан на милость своей жертвы но ночам. Но ведь сны, в конце концов, убежден Холлис, это так, пустое, гроша ломаного не стоят. Им не достать тебя средь бела дня ни дома, ни на улице, Они лишь совестливых мучают да глупцов, что соглашаются на это.
Теперь, когда тот сон вернулся, Холлис часто поднимается с постели затемно. Марч еще спит, а он идет и садится в кожаное кресло бывшего кабинета мистера Купера, где тот любил расслабиться, раскурить сигару. Холлис смотрит, как над фермой пробивается сквозь небо свет. «Кровью все приобретается, — убеждает он себя, — всегда так было и так будет».
То была его бессменная мечта — стоять на вершине Лисьего холма, владея всем-всем, докуда видит взор. И он сделал мечту явью. До такой степени, что, появись здесь теперь какой нарушитель, — глазом моргнуть не успеет, как очутится в тюрьме. Это все его: гектары лесов, строения, каменные ограды… Даже это кресло, в котором мистер Купер любил почитывать воскресную газету, не подозревая, что на него смотрит через окно мальчишка, у которого ничего за душой нет, и вся одежда, прикрывающая его тело, — плод доброты сердца Генри Мюррея.
— Все, что у тебя есть, — оно на самом деле мое, — сказал Холлису Алан Мюррей, вернувшись с похорон отца.
Что ж, с этим вопросом теперь вроде все улажено, не так ли? Сидя в потемках, Холлис думает о своих деньгах. О женщине, спящей на его кровати. Почему ж никак не оставляет ощущение, что он такой же нищий, как и прежде? Его беспокоит Ричард Купер — тот не сдастся так легко, все звонит сюда и звонит. Холлис пока успевает подойти первым, снять и тут же повесить трубку. Но ведь рано или поздно рядом с телефоном может оказаться Марч — и что тогда? Ладно, позаботимся и об этом. Как до того о почто, когда до Марч так и не дошел ответ из ювелирных магазинов, охотно согласившихся выставить на продажу ее работы. Женщина с личными деньгами Способна бросить в самый непредвиденный момент, уйдет в любое время, и не остановишь.
Задолго до того, как в доме зажгут свет, до того, как Хэнк пойдет кормить собак, Гвен станет писать письмо отцу, а Марч примется готовить кофейно-клюквенный пирог, Холлис надежно «позаботится» о телефонной связи.
— Наверное, провод оборвался, — роняет он, наблюдая, как Марч пытается дозвониться к Сьюзи, чтобы уточнить, не надо ли принести чего на праздничный обед.
— Странно. А ты по-прежнему уверен, что не пойдешь с нами?
— На ужин с этим старичьем? — ухмыляется Холлис. — Спасибо, предпочту полуфабрикаты.
Однако он, на удивление, совсем не против их поездки к Джастисам и даже поощряет затею Марч. Просто дело в том, что в их отсутствие он без помех обшарит ее сумку, чемодан, заглянет во все ящички — убедится, что опасная корреспонденция действительно обезврежена и ни одно из писем Ричарда по назначению не дошло.
— Проведи хорошо время. Повеселись как следует. И прихвати Хэнка — он умнет все, что Джастисы наготовили, их самих и дом в придачу.
— Не забывай, — Марч останавливается на пороге, — у тебя всегда есть шанс передумать и успеть на десерт.
— Я подумаю, — обещает он, прекрасно зная, что предпочел бы психбольницу этой праздничной трапезе.
— А Холлис что, не едет? — спрашивает Хэнк, видя одну Марч, идущую к машине.
Она протягивает ему на заднее сиденье свежеприготовленный кофейно-клюквенный пирог.
— Нет. Ты же знаешь, он терпеть не может общества и светских бесед.
— Бьюсь об заклад, оно его тоже, — вставляет Гвен.
Она сидит спереди, с терьером на руках.
— Берешь собаку? — удивлена Марч.
— Одну ее здесь я не оставлю!
Хэнк неуверенно оглядывается через плечо на дом.
— Может, мне надо бы остаться.
— Нет, не надо, — опять звучит голос Гвен. — Не чувствуй себя перед ним виноватым.
— А я и не чувствую, — с упором произносит парень.
Гвен невольно улыбается: еще как чувствует.
— Просто сегодня праздник, а он один.
— Сам Холлис хочет, чтобы ты ехал с нами, — объясняет Марч. — Кстати, причина, по которой приготовленная Луизой индейка весит добрый десяток кило, — та, что меня сопровождают два вечно голодных подростка.
Доехав, Гвен и Хэнк первым делом идут выгуливать Систер (Марч решила, что собака на все время трапезы останется в машине). По правде говоря, им просто хочется побыть наедине, в этом дымном воздухе ноября, насквозь пропитанном сегодня запахом жареных каштанов, горящих дров и корицы. Ее аромат доносится из окон булочной, где сверхурочно трудятся над праздничными заказами.
— Почему ты так зациклен на этом своем Холлисе?
Терьер умчался вперед, по остаткам листвы, еще не сдутой ветром и не искрошенной в дорожную пыль, и они медленно бредут вдоль лужаек и оград.