Закон семи - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Полякова cтр.№ 57

Село Пригово оказалось довольно большим. Вереница трехэтажных домов по обе стороны дороги, дальше шел частный сектор с садами и огородами, впереди на холме развалины монастыря. Колокольня — все, что сохранилось за полуобвалившимися его стенами, — была забрана в леса, как видно, ее собирались реставрировать.

— Адрес вам случайно не известен? — спросила я Марка Сергеевича, сообразив, что Лапину будет найти не так-то легко.

— Нет. Но узнать его не проблема. Проще всего спросить в магазине, — ответил тот, притормаживая возле здания с вывеской «Продукты». Взглянул на меня с улыбкой, и я поняла, что узнавать предстоит мне. И с легким вздохом отправилась в магазин.

Здесь было довольно многолюдно, я истомилась немного в конце очереди, потом приблизилась к прилавку и спросила:

— Простите, вы не скажете, где живет Лапина Екатерина Ивановна?

— У нас половина жителей Лапины, — ответила продавщица хмуро, но народ в очереди оживился.

— Это какая Лапина?

Вопрос показался бестолковым, но тут я подумала, что факт передачи в музей ценного документа односельчанам должен быть известен, и поспешно ответила:

— Она передала в дар музею…

— Вы из газеты, что ли? — спросил дед с бородой лопатой. — Замучили ее вконец. Первомайская улица, дом четыре. Это возле монастыря.

Я поблагодарила и вернулась в машину.

— Боюсь, нам могут не обрадоваться, — сообщила я Марку Сергеевичу. — Если верить гражданам, журналисты у нее частые гости.

— Цена популярности, — пожал он плечами, я назвала адрес, и мы поехали.

Четвертый дом был как раз напротив монастырских ворот. Правда, от ворот мало что осталось: одна деревянная створка висела на единственной петле, вторая вовсе отсутствовала. Во дворе монастыря виднелось шаткое сооружение, похожее на гараж — как видно, еще недавно здесь находилась совхозная техника. Обычный деревянный пятистенок под номером четыре утопал в цветах. Возле калитки звонок отсутствовал, но калитка оказалась не заперта. На сей раз Марк Сергеевич отправился вместе со мной. Мы поднялись на крыльцо, и только я собралась постучать, как дверь открылась. Я увидела женщину лет шестидесяти в цветастом халате и белой косынке.

— Вам кого? — спросила она.

— Лапину Екатерину Ивановну, — ответила я, женщина перевела взгляд с меня на Прохорова, кивнула и сказала:

— Что ж, проходите. Я и есть Лапина. А вы из газеты?

— С телевидения, — соврала я без намека на угрызения совести.

— Вот ведь беда… И не рада, что горшок тот нашли.

— Какой горшок? — растерялась я.

— Клад, — пожала она плечами, провожая нас в кухню. — Сто семьдесят две копейки. Говорят, по тем временам большие деньги. Да вы садитесь. — Мы устроились за столом, покрытым вязаной скатертью, хозяйка села у окна. — Вас звать-то как?

— Ярослава. А это Марк Сергеевич.

— Ага. Горшок мы в мае нашли, когда картофельник копали. Решили участок расширить. Наняла трактор, плугом горшок и зацепило. А там монетки. Позвонили в район, оттуда приехали на наш клад взглянуть. Теперь вот я, как Алла Пугачева, интервью даю, — засмеялась женщина.

— Мы, собственно, по другому делу, — улыбнулась я.

— Да? По какому же?

— Вы передали в музей документ…

— Передала, — кивнула женщина. — Так ведь украли его.

— Вы могли бы рассказать нам, как тот документ у вас оказался?

— Чего ж не рассказать? Только особо рассказывать и нечего. Вон он, монастырь напротив. В конце двадцатых закрыли его, ну и давай иконы жечь да книги всякие. Народ со всей округи сбежался, большой костер во дворе устроили, молодежи в радость, вроде гулянья, а старики, конечно, на такое безобразие смотреть не могли. А мать моя сильно верующая была и кое-что попрятала, пока никто не видел. Перебросила через забор икону Божьей Матери. Очень уж она ее любила, называется «Умиление». Спрятала ее, еще две иконы и ящик какой-то. Ей в руки его сунули, когда из церкви добро на улицу выносили. Она видит: никого рядом нет, и ящик тот через забор в крапиву кинула, думала, там святые мощи. А еще книгу спрятала в переплете богатом. Библию. Дождалась ночи и на двор все перенесла, в доме держать боялась, еще увидит кто. Так на дворе в курятнике, в мешках, и пролежали те вещи лет двадцать. Потом иконы в доме повесили, после войны на это уже строго не смотрели. Библию мы читать пробовали, но там по-старинному написано, буквы похожи, но не все, и слова от наших отличаются. А в ящике документ старинный оказался, трубочкой свернутый. Мама знать не знала, что с ним делать, а к старости забеспокоилась: говорит, если в церкви документ хранился, значит, церковный, негоже ему в чулане, и положила в кухне за образа, как раз за любимую свою икону. О книге сосед узнал, стал просить продать. Но мама ни в какую, грех, говорит. А уж как мама умерла, брат мой взял да и продал за пять бутылок водки, он у нас сильно выпить любил, а тут похороны… Прихожу домой, а на столе два листа бумаги с письменами, бумага старая, желтая вся. Я никак не пойму, откуда, растолкала брата, он и говорит: книга бракованная была, листы эти лишние, я, говорит, их и вырвал.

— Подождите, — насторожилась я. — Что значит бракованная?

— Так разве его поймешь? Вроде лишние они там, не из книги вовсе, как и зачем там оказались, непонятно. Ему, видишь ли, сосед сказал про это, чтоб цену сбить. Брат в сердцах их и вырвал. Тот уж и не рад, что сказал, но брат у меня такой человек, если упрется, так не свернешь его. В общем, сосед книгу забрал, а бумажки у нас остались. Я давай брата стыдить, а ему все нипочем, это, говорит, наше наследство, тебе икона, а мне книга. Сосед болтал, что ее какому-то начальнику подарить хочет, чтобы выслужиться. Только ведь соврал, продал он ее аж за тысячу рублей. Сам же потом и хвастал, такой хитрец, даром что партийный. А мне что с теми листочками делать? Убрала их в чулан, в ларь спрятала, пусть, думаю, лежат. А брат той же зимой погиб, на тракторе перевернулся. Да и сосед ненамного его пережил, здоровый мужик, а умер в одночасье, «Скорая» приехать не успела. Вы, должно быть, думаете, глупости все это, а старики не зря говорили, когда монастырь разоряли: добром не кончится. Так я вышло. Всех, кто тогда иконы жег, господь прибрал, мало кто до войны дожил, а кто дожил, тот с войны не вернулся.

— Так какой документ вы в музей передали? — спросила я, успев запутаться.