Одна и та же книга - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 46

— Это трудно, — говорю я.

Переговоры зашли в тупик.

— А может быть, вы съедите сосиску? — предлагаю я. — Шеф ничего не узнает.

— Я не могу! Я же здесь работаю. Меня здесь кормят. Я уже ел сегодня. Два… нет, три раза. А ты один раз не можешь? Не верю.

Стоял над головой, уговаривал. Радовался каждому проглоченному кусочку. Заламывал руки, в очередной раз услышав: «Я больше не могу». Последний раз мне такое устраивал мой покойный папа. В мои примерно шестнадцать лет. С тех пор никто никогда не пытался насильственно меня кормить, а некоторые особо выдающиеся граждане еще и последний сиротский сухарик изо рта выдирали.

Вырвавшись наконец из цепких лап официанта, отхожу метров на пятьдесят, задираю голову и вижу, что иду по бульвару Ришар-Ленуар. Порции-то на комиссара Мегрэ рассчитаны, вот оно что. А мне страдать.

С этого момента стало окончательно ясно, что город Париж будет мне родным отцом, и он им был, потом догонял и снова был. И снова, и снова. Удивительное ощущение. Еще ни один город не вступал со мной в столь близкие родственные отношения, да еще вот так, с налета.

Пятеро музыкантов на мосту Святого Луи. Джаз-бэнд — труба, тромбон, саксофон, банджо, стринг-бас. Все старики, банджист совсем древний, но и остальные в годах — это становится немного заметно, когда они перестают играть.

Что они вытворяли, пересказывать бессмысленно, я все равно не напишу так, чтобы вы умерли на месте и тут же возродились, счастливые, приплясывали, прищелкивали пальцами в такт и гримасничали, заливаясь слезами, слаще которых нет ничего.

Неважно.

Но какие-то проходившие мимо экзотические люди в чалмах и бурнусах остановились, стали кланяться музыкантам, а один из них поцеловал землю перед трубачом-вокалистом, а тот совсем не удивился.

В какой-то момент трубач сказал: «Скоро десять. В десять мы должны перестать играть. Потому что зажгутся фонари, и вы увидите, что мы не отбрасываем тень». Ну, не слово в слово, но примерно так. И старики заиграли последнюю песню, про «Wonderfull World», и тут уж добрая половина присутствующих залилась смехом и слезами одновременно, потому что поняли наконец, что смерти нет — иногда. А иногда есть. А потом снова — ррраз! — и нет. И это всех нас некоторым образом касается.

И это, надо понимать, была та самая месса, которой стоит Париж. Дорого, очень дорого он стоит, раз так.

Когда мне было два года и бабушка пыталась поместить в мой организм полезный продукт творог-с-комками, гаже которого был разве только гороховый суп, с которым мы, впрочем, встретились несколько позже, — так вот, чтобы помочь как-то пережить роковую встречу с творогом, бабушка давала мне коробку с пуговицами. Нет, не так, произносим с придыханием, пишем с большой буквы: Коробку-с-пуговицами. Пуговицы были всех цветов радуги, всех мыслимых размеров и форм, гладкие и фактурные, некоторые с перламутром, некоторые с позолотой, некоторые стеклянные. Попадались среди них пуговицы цвета хаки, со звездами, от папиной военной формы. Были с картинками, от детской одежды; хорошо помню белую с красной мухой и желтую с огненным цыпленком.

Пуговицы можно было разглядывать и даже брать в руки; за это мне приходилось торговать телом — в смысле глотать ужасающий творог. Но даже эта мука не могла отвратить меня от любимого занятия. С тех пор, читая в книжках про сундуки с сокровищами, я всегда сперва представляю бабушкину коробку с пуговицами и только потом, спохватившись, рисую перед внутренним взором настоящий сундук с драгоценностями и сразу перестаю завидовать владельцам сокровищ — подумаешь, великое дело.

Так вот. Гулять по Праге — это все равно что без присмотра рыться в той самой бабушкиной коробке, только — о счастье! — никакого творога.

Здесь все, ясное дело, цветет, бегают собаки, с которыми, если верить табличкам, можно ходить буквально везде; здесь девочки фотографируют друг дружку на Карловом мосту, сняв пальто и усевшись на перила, принимают неестественные позы, чтобы ни единой складочки не образовалось на животе; здесь, если высунешься ночью из окна, прохожие задирают головы и говорят: «Ой, здрасьте», — и много чего еще. Здесь, словом, вполне человеческий мир, где любить людей очень просто, но многие, я знаю, отлынивают все равно.

В последний мой приезд сюда, давным-давно, до наводнения, все было совсем иначе, гораздо серьезней, что ли. Кукольный домик старался казаться Домом-с-Привидениями, и ему это почти удавалось. Теперь не то, и славно, мне больше нравится, когда правду о себе говорят сразу, чего тянуть. Впрочем, ее еще знать надо, эту самую правду о себе, а это мало кому удается.

В пражской коробке с пуговицами и я чувствую себя рассыпавшимися бусами, собирать которые вряд ли кто возьмется, как-нибудь сами соберутся потом, и будет их, подозреваю, штук на пять больше, чем прежде, или даже на целую дюжину, как пойдет.

Ромул, конечно, не убивал брата своего Рема. Просто иногда с близнецами случается такое, что проще сказать «убил», чем объяснить, как оно было на самом деле.

Рим, судя по всему, самый красивый город на земле. Когда он хочет выглядеть как человек, у него голубые глаза размером с два моих каждый, резко очерченные скулы, темный бронзовый загар, юное мальчишеское лицо и седые кудри. И он курит. По крайней мере, попросил меня свернуть ему вишневую сигарету. Так, собственно, и познакомились. В честь этого события уличные музыканты на Piazza del Popolo грянули «Innuendo», ту самую композицию ВИА «Королева», которая лишает меня разума. Руки и уши у них росли явно из одного и того же места, в просторечии именуемого жопой и совершенно не приспособленного к отращиванию рук и ушей, но это я теперь, задним числом, понимаю, а в тот миг два потока устремились по позвоночному столбу навстречу друг-другу — сверху вниз лед, снизу вверх пламя, и стал свет.

А ведь ничто не предвещало.

Аэропорт имени Леонардо да Винчи следует незамедлительно переименовать в честь Мёбиуса-Клейна. Иначе как объяснить, что мне удалось, прилетев в терминал В, выйти из самолета и, педантично следуя указателям, прийти получать багаж в терминал А, который, строго говоря, вообще в другом корпусе.

Такое вот было начало.

Потом был экспресс имени все того же Леонардо да Винчи, он привез меня на вокзал Термини, из здания которого еще надо выйти в нужную сторону, а нужная мне сторона, ясное дело, была удалена от платформы на максимально возможное расстояние. Мне показалось, дорога через вокзал заняла полдня. Хотя на самом деле минут десять, конечно. Десять бесконечно долгих минут тяжелого умственного и физического труда, который чуть было не превратил меня в человека, но бог миловал.

Потом была гостиница, скверная, зато смешная. То есть сразу шесть гостиниц разной степени звездности расположены в одном подъезде, вперемешку с еще какими-то учреждениями и, кажется, даже частными квартирами. Моя оказалась на самом верху, с прекрасным видом с балкона на другие такие же балконы, крыши и телевизионные антенны.