Книга одиночеств - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай, Линор Горалик cтр.№ 22

Пока взрослые возделывали огород и готовили вечерний шашлык, мы с детьми, мальчиком Витей и девочкой Валей, пошли по грибы.

Мальчик Витя, правда, довольно быстро вернулся к родителям. Скучно ему стало в траве шарить. Зато Валя мгновенно втянулась. Где-то час мы с нею почти бездарно бродили по лесу, а потом вдруг случилось почти чудо.

Инстинкты мои наконец ожили. Смотрю вдаль и понимаю, что справа и слева ловить нечего, зато если пойти прямо…

Дело кончилось тем, что мы с Валей забрели в болотце, скакали там по кочкам, вымокли чуть ли не по пояс (она-то, пожалуй, действительно по пояс: мелкая совсем девчонка). На всякой кочке мы находили от трех до десяти белых грибов. Набрали полный рюкзак и еще бы набрали, если бы противные взрослые не позвали меня жрать вкусный шашлык и пить невкусную водку.

Тьфу.

А Валю одну, без меня, на болото не отпустили.

Зато на обратной дороге, пока шли к электричке, мы с Валей набили все имевшиеся емкости волнушками. Белых больше не было, зато этих рыже-розовых грибов полно оказалось. А ведь когда шли с поезда к даче, ни одного не видели.

Она оказалась отличным напарником, эта Валя. Родители ее только глазами хлопали: никогда прежде ребенок грибов не собирал, а тут — на тебе.

С тех пор, надо сказать, меня совсем не тянет в лес по грибы. Вроде бы, садись да поезжай, а вот неохота. Поди пойми, почему.

Зато девочка Валя уже совсем взрослая и, говорят, грибами семью обеспечивает исправно. Остановить ее невозможно, говорят: тащит и тащит эти грибы, а всем остальным их чистить и в банки закатывать приходится. А потом эти банки в город тащить.

Страшное дело.

Новозеландские маори на этом месте сказали бы умное, что-нибудь про передачу маны. Но я промолчу, пожалуй.

который когда-то, давным-давно, рассказал мне, будто в исламской традиции никогда не было принято побираться под тем предлогом, что деньги нужны для паломничества к святым местам.

Дескать, считалось, что если уж человек хочет совершить хадж, значит, пусть сперва потрудится, уладит земные, так сказать, дела и только после этого на свои кровные шиши отправляется в Мекку.

Не знаю, правда ли это.

Если и правда, думаю, на практике это все выглядит не очень хорошо. Люди ведь умеют испортить в процессе реализации любую славную идею.

Но это как раз не очень интересно.

Метафора зато вышла славная.

Глупо ведь выходит, когда человек лезет общаться с, извиняюсь, Непостижимым (именно так, с большой буквы, на сей раз не иронии ради, а для острастки), а у самого в делах разброд, в душе бардак, психоаналитики не кормлены, коровы не доены и вообще ужас, глад, мор и рефлексия.

Бог обывателей, тот, что, согласно их наивным представлениям, должен помочь наладить быт, примерно наказать злодеев и вложить по конфетке во всякий благочестивый рот, — это уж и не бог вовсе, а этакий могущественный горничный на полставки.

Ересь, каких еще поискать.

И в этом смысле в хадж действительно стоит отправляться только богатым. Не тем, кому в рай с верблюдами через игольные ушки тискаться предстоит, конечно. А тем, кто понимает: Бог нужен не затем, чтобы наладить быт, а затем, чтобы быть где-то рядом, когда не только стены персональной башни рухнут к чертям собачьим, но и земля из-под ног, и небо вдребезги, и сердце вдрызг.

В иных ситуациях человеку с Богом вообще говорить не о чем. В иных ситуациях — сам, все сам. Не так уж и сложно, честно говоря.

который был моим соседом и (позже) одноклассником. Мы жили в соседних подъездах, оба на втором этаже; комнаты наши, как мы быстро обнаружили, были разделены стенкой. Это подарило нам ни с чем не сравнимую радость перестукивания. Азбуку Морзе мы, конечно, не знали, поэтому стучали просто так, лишь бы стучать.

Бывало, родители уложат спать ни свет, ни заря, в десять вечера. Лежишь, как кусок идиота в темноте, не понимая, чем заняться, а тут из-за стенки: тук-тук. И все сразу прекрасно. Можно чувствовать себя, скажем, революционером-подпольщиком, заточенным в каземат, которого завтра, если очень повезет, расстреливать поведут, а не манную кашу жрать.

Изумительное ощущение.

Встречаясь же, мы с Левой тут же принимались рассказывать друг другу анекдоты. Быстро истощив запас анекдотов, гулявших по двору, мы принялись сочинять собственные версии похождений Василия Ивановича и Петьки (в том году во дворе у нас почему-то рассказывали исключительно анекдоты про Чапаева).

Вряд ли хоть один «авторский» анекдот был рассказан до конца. Стоило произнести: «Приходит Петька к Василию Ивановичу», — и тут же мы оба начинали хохотать. Хохотали не на шутку, взахлеб, до слез, до воя утробного. На землю порой заваливались от смеха. Говорить не могли ничего. Успокоившись, через полчаса примерно, рассказчик произносил следующую фразу: «Василий Иванович говорит Петьке…» — все, опять хохот. Один раз дворничка тетя Рая поливала нас из шланга — не то из вредности, не то взаправду решила, что детям плохо.

Нам-то, ясен пень, было хорошо.

Больше ничего особенного между нами не происходило. Мы с Левой, кажется, даже ни разу толком не поговорили о чем-нибудь интересном: не могли. Учительница Зоя Викторовна жила в том же дворе, что и мы, и все про нас с Левой знала, поэтому сразу же рассадила нас в противоположные концы класса: меня на предпоследнюю парту к окну, его — на первую у стены. Поэтому ржали мы только на переменках, но постепенно отвыкли, обзавелись новыми друзьями, каждый — своими. Домой ходили порознь, разными компаниями. В кино — тоже.

Но перестукиваться по ночам мы все же продолжали, пока Лева не уехал навсегда.

Это, к слову сказать, чрезвычайно важная особенность жизни в военном городке: то и дело кто-то уезжает навсегда. Очень полезный навык внезапных расставаний, помогает потом спокойно относиться к отъездам, исчезновениям и даже смертям близких-далеких людей. Навсегда — что ж, обычное дело, все в этой навсегде будем.

который выращивал крокусы и никогда не гонял меня от своего забора: стой, смотри, сколько влезет. А однажды разрешил зайти в сад, понюхать сиреневые и оранжевые цветы, потрогать их украдкой, уйти восвояси, шмыгая носом от почти невыносимого счастья.

С тех пор на моем поле боя с реальностью цветут крокусы. Если бы в худший из моих дней у меня появилась возможность взорвать планету Земля, воспоминание о крокусах связало бы меня по рукам и ногам.

Ненависть, как известно, сильнее страха (потому и популярна так среди прогрессивной молодежи). Земную жизнь пройдя не то до половины, не то до четверти, не то до одной восьмой (это уж как повезет), обнаруживаю вдруг, что любовь (например, к крокусам) почти всегда сильнее ненависти, зато страх почти всегда сильнее любви.