Поезд останавливается.
Выхожу.
Запах влажной земли и свежей хвои, сладкий вкус холодного горного воздуха, первое прикосновение подошв к мелким круглым камешкам мостовой. Про себя думаю, что надо бы отловить представителя местного населения и спросить у него, как пройти к озеру, но ноги сами несут меня куда-то, то вверх, то вниз по узким кривым улочкам. Городок Шёнефинг построен на нескольких маленьких, но весьма крутых холмах, у подножия которых серебрится озеро. Несколько роскошных домов почти на самом берегу – ага, возможно, в одном из них живет Клара-Мария, благословенная посетительница небесной кондитерской. А теперь, дружок, смотри внимательно, – говорю я себе. И если увидишь хоть какое-то подобие лестницы…
И тут я ее увидел. Это была не просто лестница, а некое подобие деревенской улицы: широкие ступеньки вымощены булыжниками, по обеим сторонам – не перила, а заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. Всюду жизнь, в палисадниках лают собаки, полощутся на ветру детские ползунки, из земли пробиваются маленькие отважные стебельки растений, а среди талого снега уже разбрызганы разноцветные капли крокусов. В иное время я бы непременно задержался у каждой калитки, сунул бы любопытный нос в чужую приватную жизнь, но сейчас меня интересует лишь одна подробность, да и та топонимического свойства: к каждому забору аккуратно привинчена табличка с надписью: «Himmelich Leiter». Кто-то мне говорил, что именно так, без артикля, и пишутся названия улиц.
Что ж, значит, я на месте.
Медленно поднимаюсь по лестнице. Не тороплюсь, поскольку внимательно гляжу по сторонам. Жду знака, или указания, или хоть малейшего намека, что мне следует остановиться. Но не обнаруживаю ничего из ряда вон выходящего. Впрочем, если уж мне назначили свидание на лестнице, было бы логично предположить, что следует подняться на самый верх. Лестницы, собственно, именно для того и существуют, чтобы подниматься наверх, разве нет?
А если так – вперед!
И, поднявшись на верхнюю ступеньку, я обнаруживаю лазейку – не в каком-нибудь дощатом заборе, а в старинной кованой ограде, увитой какой-то вечнозеленой растительной роскошью. Один толстый прут отогнут, другой отсутствует вовсе, так что даже взрослый человек вроде меня может без особого труда проникнуть на заповедную территорию.
Мне – туда?
Каким-то образом ответ совершенно очевиден.
В сладостном полузабытьи протискиваюсь в щель и бреду вперед, погружаюсь в ароматную утробу запущенного сада; по старой, полуразрушенной лестнице, заросшей бледной прошлогодней травой, поднимаюсь по склону крутого холма туда, где стоит трехэтажный дом с башенкой и блестят мокрые от ночного дождя каменные перила летней террасы.
Мое путешествие «туда-не-знаю-куда» подошло к концу. Мне бы, пожалуй, следовало испугаться, хотя бы из уважения к законам жанра, но страха нет – вероятно, он первым покинул корабль, причаливающий к волшебному острову: этакая жирная, вислозадая, но резвая крыса, до последней минуты скрывавшаяся в моих трюмах в надежде на перемену курса. Тело становится легким, как воздушный змей, сорвавшийся с привязи. Воздушный змей, змей небесный – что за славный пример для «рожденных ползать», какой обнадеживающий символ!
Открываю тяжелую парадную дверь, навалившись на нее всем телом. Мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два ее обитателя: белый и серый, под стать веселым гусям из детской песенки. Захожу в холл. Слева – стеклянная дверь, ведущая на террасу; в центре – черный кожаный диван и журнальный столик, а справа – антикварное кресло, обитое красным плюшем. В кресле сидит Франк собственной персоной. Довольный, как дворовый кот, только что побывавший в курятнике.
– Смотри-ка, – ухмыляется, – явился-таки! Кто бы мог подумать…
– Только один вопрос, – говорю торопливо. – Теоретический, прикладного значения он уже не имеет. Я только что умер? Или, наоборот, родился?
– Еще чего не хватало! Зачем так драматизировать? – искренне изумляется Франк. – Не умер, не родился, просто… ну скажем так: сменил место жительства. Со всяким случается.
Моргаю удивленно. Ну, ему, вероятно, виднее…
131. Клио
Муза истории <…> изображалась со свитком и грифельной палочкой в руках.
– История твоя, – говорит Франк несколько погодя, – отнюдь не закончилась. Она, можно сказать, только начинается. И ангел, записывающий каждый твой шаг в Книгу Судеб, натрет еще не одну мозоль на огненных своих перстах и, возможно, восстанет против Творца за то, что тот не обучил своих верных слуг искусству стенографии…
– А он не обучил? – переспрашиваю машинально. – Тьфу, глупость какая… Я хотел спросить: неужели они действительно где-то есть, ангелы, записывающие наши деяния?
– Понятия не имею… С другой стороны, почему бы им не быть? Многим нравится думать, что где-нибудь там, наверху, обитают ангелы, этакие крупные, отборные человекоптицы. Людей это, знаешь ли, успокаивает…
– Кстати об ангелах, – смущенно говорю я. – Вы знаете, как я поступил со своим двойником? Я придумал его первым. И тут же похоронил. Как вы думаете, это сработало?
– Конечно, сработало. В смысле пошло ему на пользу, – равнодушно ответствует Франк. – Благодаря твоим стараниям, он теперь всегда будет чувствовать себя и живым и мертвым одновременно. Очень продуктивное состояние… Ты, впрочем, еще не раз убедишься в этом на собственной шкуре, поскольку никто не знает, где заканчивается один из вас и где начинается другой…
– Ка… как это? – переспрашиваю, в полной уверенности, что ослышался.
– Да так. Когда жизнь человека столь плотно переплетается с вымыслом, да еще и записанным на бумаге, сам черт свихнется, пытаясь отделить одно от другого. Лучше уж и не браться… Но поскольку вы оба друг друга стоите, ваше сосуществование будет скорее похоже на захватывающее приключение, чем на битву Ромула и Рема. Возможно, ты проживешь его жизнь, а он – твою; возможно, вы просто по-дружески обменяетесь наиболее забавными фрагментами своих биографий, как два коллекционера, знающих цену своему имуществу, но способных по достоинству оценить чужие приобретения. Я однажды признался, что чертовски тебе завидую, помнишь?
132. Кон
В теле у него не было костей, и он шел легко и свободно, по своему желанию опуская горы, чтобы сократить дорогу.
– Помню. Но ничего не понимаю!
– Правильно, потому что болтовня, даже с таким занимательным собеседником, как твой покорный слуга, – не лучший способ добиться понимания. Ты еще два года назад изобрел отличный способ получить ответы на все свои вопросы. Но тогда ты испугался. А теперь? Неужели все еще боишься? У тебя есть все, что требуется: зеркало на стене, фотоаппарат в сумке. Чего ты ждешь?
– Да, действительно, – улыбаюсь ему, словно бы сквозь сон. – Запамятовал… Сейчас.