— Это мужчина! Мужчина! — вопил ученик, осеняя себя крестным знамением и призывая на помощь всех святых. — Господи, спаси и сохрани! — молил он, скорчившись от ужаса.
Матео Колон решил, что Бертино совсем рехнулся. Маэстро распрямился и начал успокаивать ученика, как вдруг с изумлением заметил между ног больной самый настоящий крепкий крошечный член.
III
Анатом приказал ученику прекратить орать. Сделанное ими открытие, вне всякого сомнения, угрожало жизни больной — которая и так еле теплилась. Матео Колон сразу вспомнил, как пятнадцать лет назад на костре сожгли мужчину, который, пользуясь тем, что был похож на женщину, занимался проституцией. Однако анатомия Инес де Торремолинос была совершенно женской, а три рожденные ею дочери являли собой неопровержимое доказательство не менее женской физиологии. И тем не менее, крохотный орган торчал под носом у оторопевших эскулапов, глаза которых сделались круглыми и блестящими, как две пары золотых флоринов.
Лучше всего подходила к случаю гипотеза о гермафродитизме. В древних арабских и египетских летописях не раз упоминалось о существах с признаками как мужского, так и женского пола. Сам анатом однажды сумел подтвердить наличие гермафродитизма на собаке. Однако последняя догадка также противоречила фактам: как отмечалось во всех медицинских трудах, гермафродитов отличала полная атрофия как мужских, так и женских органов, откуда проистекала полная невозможность размножения. Не говоря уже о том, что Инес де Торремолинос произвела на свет трех дочерей, крошечный орган, находившийся у них перед глазами, был вовсе не атрофированным, а напротив — возбужденным, пульсирующим и влажным.
Чисто интуитивно анатом взял безымянный орган большим и указательным пальцами одной руки, а указательным пальцем другой начал слегка поглаживать маленькую «головку», красную и возбужденную. Тело больной, до тех пор совершенно расслабленное, непроизвольно напряглось, тогда как орган слегка увеличился в размере и стал ритмично сокращаться.
— Он шевелится! — завопил Бертино. — Молчи! Или ты хочешь, чтобы пришел аббат?
Пальцы Матео Колона скользили по странной выпуклости, словно добывали трением огонь. Вскоре анатому и впрямь удалось высечь искру: по телу больной пробежала дрожь, бедра приподнялись, туловище выгнулось, подобно арке, опираясь на ступни и затылок. Стан Инес заколебался, подчиняясь ритму пальцев анатома. Дыхание участилось, сердце бешено колотилось, кожа блестела от пота —под руками анатома тело Инес явило все болезненные симптомы, терзавшие ее по ночам. Хотя больная по-прежнему лежала без чувств, сеанс, казалось, не причинял ей страданий. Она шумно и тяжело дышала. Безжизненное выражение лица сменилось похотливой гримасой. Между полураскрытых губ виднелся трепещущий язык.
Бертино перекрестился. Он никак не мог понять, что происходит: то ли его учитель изгоняет нечистую силу, то ли, напротив, вселяет дьявола в тело Инес. Он чуть не упал в обморок, когда больная открыла глаза, осмотрелась и в полном сознании предалась дьявольской церемонии анатома. Ее соски набухли и затвердели, и вот уже она сама принялась мять их пальцами, не отрывая от незнакомца похотливого взгляда и бормоча непонятные слова.
Казалось, агония Инес сменилась исступлением страсти — frenesi veneris. Пребывая в полном сознании — если позволительно так выразиться, — она откинулась на подушку, лежавшую в изголовье грубой кровати.
Несмотря на стоны, конвульсии и укоризненные «как-вы-смеете», Инес не противилась анатому.
— Как вы смеете? — шептала она и проводила языком по соскам. — Я целомудренная женщина, — и увлажняла пальцы губами.
— Ах, как вы смеете? — вздыхала она и шире раздвигала ноги. — Я мать трех дочерей, — и продолжала теребить соски. Да как вы смеете? — молила она и не сопротивлялась.
Задача анатома была не из легких: с одной стороны, не поддаться заразительному возбуждению больной, с другой — не позволять этому возбуждению угаснуть. Вдобавок Бертино, не перестававший креститься, непрерывно задавал вопросы, вскрикивал и даже позволил себе предостеречь учителя:
— Вы совершаете кощунство, святотатство!
— Закрой-ка рот и подержи руки.
Бертино, впавший в помрачение рассудка, подчинился.
— Да не мои, идиот, а больной!
— Как вы смеете? — шептала Инес. — Ведь я вдова, — и раскачивала бедрами в такт движения руки анатома.
— Как вы смеете? — всхлипывала она. —Вы — мужчины, а я — бедная беззащитная женщина, — и тянула руку к чреслам ученика, напрасно взывавшего к небесам: член Бертино понемногу затвердевал, что гарантировало анатому его молчание.
— Как вы смеете? — шептала Инес. — Ведь я впервые вас вижу.
IV
Матео Колон провел во Флоренции десять дней. Десять дней, в течение которых Инес совершенно излечилась, во всяком случае, от прежних недугов. Анатом попросил позволения аббата остановиться в монастыре, близость которого к дому больной позволяла продолжать тайное лечение. Однако Инес, сославшись на законы гостеприимства, поселила анатома у себя и отвела ему удобную спальню рядом со своей собственной.
Инес оказалась совсем не той распутной женщиной, которую впервые увидел Матео Колон. Напротив, она производила впечатление едва ли не святой — на редкость скромна в одежде, стыдлива в манерах и речах. Когда же наставало время подвергнуться лечению анатома, в ее теле словно оживал всевластный дьявольский дух, сметавший преграды стыда и отступавший с приходом экстаза, после которого к Инес возвращалась привычная сдержанность. Казалось, больная пыталась противиться наслаждению с помощью еле слышных «Как вы смеете?», скорее походивших на стон наслаждения, чем на жалобу. По окончании сеансов больная никогда о них не вспоминала, словно происходившее в ее спальне начисто сглаживалось в ее памяти или же ничем не отличалось от принятия лечебного отвара. По мере того, как лечение продолжалось, размеры загадочной выпуклости, похожей на крохотный пенис, постепенно уменьшались, как и страдания больной. А в остальном Инес, казалось, прекрасно себя чувствовала в компании Матео Колона. По утрам они прогуливались в монастырском лесу, а в полдень, усевшись в тени дуба, лакомились свежими ягодами земляники и ежевики. Потом Инес с анатомом шли домой, запирались в спальне и приступали к лечению. Инес покорно ложилась на кровать, задирала юбки, слегка раздвигала колени, выгибала спину, приподнимая мягкие выпуклые ягодицы, и предавала себя в руки анатома, закрыв глаза и стиснув губы, еще влажные и темные от сока ежевики.
Каждое утро Матео Колон и его пациентка гуляли но монастырскому лесу, а после полудня возвращались домой и «как вы смеете, хотя я не монахиня, но посвятила себя Богу». И каждый вечер, после скромного тихого ужина, «как вы смеете, я поклялась в память о моем покойном супруге хранить чистоту и целомудрие».
Матео Колону нравилось жить во Флоренции. Он оставался там не только для того, чтобы неусыпно следить за здоровьем своей пациентки. Что представляет собой этот крошечный безымянный орган, ведущий себя наподобие мужского? Что это за крошечный монстр, который угрожающе появляется ниже шелковистого лобка Инес? Женщина ли Инес? Что перед ним — врожденное уродство или, как он подозревал, самое невероятное открытие в загадочной женской анатомии?