Панарин был слишком молод для того, чтобы застать Начало –
времена, когда здесь стояли деревянные бараки, а в полеты над Страной Чудес
уходили такие умилительные ныне на желтых фотографиях бипланы с уймой распорок
и тяжей. Однако он помнил Середину – пору, когда половины нынешнего
благолепного размаха не было и в помине. А это уже позволяло считать себя
старожилом.
Он вздохнул, поднялся. Там, внизу, белый с красными крыльями
«Сарыч» оторвался от серых квадратов бетонки, прощально качнул крыльями и
помчался на северо-восток, туда, где за синей гребенкой гор раскинулся
Вундерланд – Страна Чудес. Отсюда нельзя было рассмотреть бортовых номеров, но
Панарин и так знал, что это кто-то из желторотых – среди стариков дурным тоном
считались разного рода прощальные жесты. Суеверны были старики, видавшие виды
офицеры аэрологии с посеребренными альбатросами на воротниках, суеверны были
Господа Альбатросы – то ли от нешуточных опасностей работы, то ли от
превратившегося в стойкие традиции былого профессионального кокетства.
Панарин отряхнул ладонями приставшие к комбинезону травинки
и пошел вниз, к полосе. Бар еще не открылся, аттракционы осточертели, а все
фильмы он уже пересмотрел. Наступал очередной прилив хандры, когда хочется
бросить все к черту, обсволочить начальство всех рангов, сесть в машину и на
предельной скорости гнать на «материк». Такое случается с Господами Альбатросами.
Чаще, чем хотелось бы. Но в Главном Управлении Аэрологии никогда не подписывают
заявления об уходе сразу, предлагают под благовидными предлогами заглянуть
через недельку. А за эти дни человек быстро поймет, что по сравнению с
трагикомическим бардаком «материка» Поселок, как ни крути, остается оазисом
чего-то большого и важного, что, обретая огромный мир с коловращением людей и
машин, уймой сговорчивых девушек в легких платьях, шикарными кабаками и
необременительным сидением за большие деньги в какой-нибудь конторе по
согласованию проектов вечных двигателей, ты навсегда теряешь Страну Чудес,
Вундерланд, никогда уже больше не пролетишь над смертельно опасными и
прекрасными краями…
Панарин плюхнулся в траву у самой взлетной полосы, стал
рассеянно созерцать облака, пухло и глупо клубившиеся над Поселком. Звонко
застучали легкие шаги, и он равнодушно поднял голову. По самой кромке бетонки
шагала со своей неразлучной камерой Клементина, в белых брючках и форменной
синей рубашке с серебряными альбатросами на воротнике, очень красивая и очень
милая Клементина, ничем еще себя в кинематографии не проявившая. «Подарил уже
кто-то рубашечку-то, – вяло констатировал Панарин, – зашевелились уже
вокруг кисы, стервецы, подвергая испытанию ее моральную устойчивость». Знал он
своих гавриков, да и что уж такого, господа Альбатросы, противоестественного в
том, что при виде кисы шалеют орлы?
– Здравствуйте, полковник, – сказала Клементина.
– Здравствуйте, – сказал Пана-рин. – Вы садитесь.
Тут не пыльно.
Она присела на бетонный бордюрчик, подтянула колени к
подбородку и стала смотреть в ту сторону, куда улетали самолеты. Светлые
волосы, голубые глазищи, новенький диплом, фигурка – обалдеть. И все такое
прочее. «Р-романти-ка, – с ленивым раздражением подумал Панарин, губами
вытягивая из пачки сигарету. – Мать вашу! И кто только первый эту
Р-романтику выдумал, кто ею стал дурить головы таким вот кисам Клементинам?»
Звонко щелкнуло, треск разнесся над полем – включились
динамики Главной Диспетчерской, и бархатный баритон Брюса возгласил:
– Передаем сводку Центра. Погода прекрасная и летная. В
рейде восемь самолетов россыпью и звено из четырех. Тарантул ожидается с
«материка» со дня на день, а то и сегодня. (Что-то явственно булькнуло.)
Планерка завсекторов и командиров эскадрилий – в шестнадцать сорок. Лицо,
натянувшее резиновое изделие на голову казенному коту Магомету, предупреждают,
что означенное лицо, точнее, означенная харя почти выслежена местным комитетом,
и лучше бы ему добровольно повиниться. Ремонтникам девятого цеха объявлен
выговор за срыв месячного плана.
Засим динамики взорвались меланхоличным гитарным перебором,
и Сенечка Босый затянул:
Ах, гостиница моя, ах, гостиница,
на диван присяду я, а ты подвинешься…
Слышно было, как с чмокающим хлопком выдергивает пробку
штопор, и горлышко звенит о края стаканов.
– Ну как так можно? – не оборачиваясь, спросила
Клементина.
– А где Тарантул ангелов возьмет? – лениво бросил
Панарин, разглядывая ее спину.
– Я так не могу, – пожаловалась Клементина. – Ну
не могу, и все. Нас учили так, а тут… Конечно, можно слепить стандартный фильм
на закваске из застарелых штампов, но я так не могу, совести не хватает. Однако
ж реальность… Понимаете, по всем канонам вы должны пить только лимонад, в
крайнем случае, чешское пиво, по вечерам играть в белых костюмах в теннис и
выражаться романтически. А вы…
– А вы привыкайте, – сказал Панарин. – Важен
результат. Важна цель. Важна истина. А кто ее предоставит? И пил ли он спирт, и
бегал ли он по шлюхам – это нисколечко не интересует научную общественность,
международные журналы и тех доцентов, что получают докторов, обрабатывая наши
материалы. И саму Науку наш моральный облик ни в коей степени не интересует.
Главное, мы даем Истину.
Наискосок к диспетчерской через летное поле шагал Никитич,
майор аэрологии, славный альбатрос с двадцатилетним стажем и без единого
диплома. Изо всех карманов у него торчали горлышки темного стекла, путь его был
прихотливо зигзагообразен, для собственного удовольствия и услаждения
окружающих он хриплым дурноматом орал песню про то, как однажды юная принцесса
встретила в саду не имевшего твердых моральных устоев пирата, и как сие рандеву
протекало. Песня, в общем, была сложена не самым плохим бардом, но половина
употреблявшихся в ней словес и не ночевала в учебниках хороших манер.
– Ну вот, – жалобно сказала Клементина. Уши у нее
горели.
Панарин хмыкнул. Не было смысла рассказывать ей, что
вышедший из запоя Никитич будет сутками болтаться над Страной Чудес. Пусть сама
постепенно проникнется, если сможет…
– Сколько за эту неделю вам сделали непристойных
предложений? – поинтересовался Панарин.
– Штук двадцать, – сердито повернулась к нему
Клементина.
– Ничего страшного. В пределах средней нормы.
– Издеваетесь?
– Ничуточки, – сказал Панарин. – Констатирую. Я
всю жизнь мечтал познакомиться с девушкой по имени Клементина. Моя дорогая
Клементина. Есть старый вестерн с таким названием, видели? Прекрасное имя, в
нем трепетный шелест старинной романтики…
– И вы туда же?
– Глупости, – сказал Панарин. – Никогда не ощущал
тяги соблазнять юных и неопытных кинорежиссеров. Даже по имени Клементина.
Просто мне интересно, совратят вас здесь в конце концов, или
нет. Как считаете?
Клементина возмущенно отвернулась.