Страсти по Юрию - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 14

Владимиров начал сильно волноваться: эти мысли, пришедшие вдруг сейчас, были очень важны, но они разбегались от прикосновения слов, слова им мешали. Из мрака дубовой аллеи послышался голос Устинова:

— Я предлагаю вам погостить у меня на даче, это всего в трех часах езды отсюда, и познакомиться с моим архивом. Вы увидите то, чего я не показывал никому. Вы увидите уникальные фотографии, письма и документы…

— Михаил Валерьяныч, — прошелестел детский голос блондинки, — но когда вы пригласили меня принять участие в конференции, вы даже не заикнулись о том, что собираетесь показать мне свой архив, который, оказывается, на даче… Я, честное слово, не знаю…

— Чего вы не знаете? — с тоскою воскликнул Мишаня, и шаги его зашуршали так близко, что лежащий в траве Владимиров испугался, что Мишаня на него наступит.

Он лежал не шевелясь, стараясь дышать как можно тише, но над ними так сильно шумели деревья, что вряд ли бы кто различил среди шума свободной и мощной природы не то что дыхание, а даже шепот.

— Чего вы не знаете? — повторил Мишаня, и по скрипу его башмаков легко было догадаться, что он сделал попытку обнять глазастенькую, но она отодвинулась. — Боитесь вы, что ли? Не съем я вас! Не людоед! Я вам предлагаю подумать! Подумать и завтра сказать мне! Простыми словами! Вот так, мол, и так! Согласна. — Голос Мишани задрожал, и Владимиров испугался, что выпивший Мишаня сейчас разрыдается, но он сдержался. — А скажете: «Нет, не согласна», ну, что тогда делать? Билет у вас есть, оплатили билет вам! — Он сделал выразительную паузу. — Вольны улететь на все стороны, слышите? А вы что, такая наивная, что ли? Вы думали, мы вас позвали зачем? Решать судьбы мира?

И вдруг, как сова, рассмеялся в ночи.

— Да тут ведь клоака, голубушка, милая! Ведь я их всех вот как держу! — Владимиров догадался, что Мишаня показал кулак. — Там хоть дисциплина была, Галина Борисовна знала, что делает!

— А кто это? Галина Борисовна — кто это?

Мишаня запнулся.

— Галина Борисовна — это Государственная безопасность, — cухо объяснил он и пожевал губами. — Рад от всей души, что вам не приходилось сталкиваться с этой дамой.

— Смотрите, какая луна! — вздохнула его собеседница. — Как здесь хорошо!

— А будет еще много лучше! И сравнивать нечего! На даче жасмин, соловьи разливаются! И я на руках вас там буду носить! Ведь я же предчувствовал! В моей этой жизни, поганой и засранной, наступит когда-нибудь эта минута… Такая, что… Эх! Да словами что выскажешь? А я…

Налетевший ветер разметал его слова, и Владимиров не услышал продолжения.

— Ой, дождь начинается! — бодро сказала блондинка. — Гроза! Вы видите, как засверкало?

— Да это во мне все сверкает! — прорычал Мишаня. — Скажите мне только: «согласна», а там уж…

Шаги их растаяли в сильном дожде. Одна за другой, словно бы состязаясь, сверкнули четыре огромные молнии.

Насквозь мокрый, Владимиров вскочил с земли и побежал к дому. Варвара стояла на замшелых ступенях и, увидев его, бросилась навстречу.

— Глаза проглядела! Нет, ты ненормальный! Все люди как люди! Ой, Господи Боже! Весь мокрый до нитки! Потом будешь кашлять! Тебе нужно чаю! А где тут взять чаю?

— Варя! — пробормотал он, изо всех сил обнимая ее мокрыми руками. — Куда бы удрать ото всех? А? Куда?

В комнате, где уже две недели назад отключили отопление, сразу стало сыро, а на улице из-за этой грозы и дождя похолодало так сильно, как будто недавнее теплое лето внезапно сменилось безрадостной осенью. Она быстро стащила с него мокрую рубашку, прилипшие брюки, быстро растерла его грудь и спину крепкими, энергичными ладонями, осыпала его шею поцелуями, уложила на эту белую и пышную, как облако, кровать и сверху накрыла периной. Теперь он лежал, как в раю, и Ева лежала с ним рядом. Их выгнали раз и еще будут гнать — еще и еще, — он чувствовал, что вся их жизнь пройдет сквозь гоненья, и здесь будет то же, что было в Москве, и что рай их недолог, и кончится рай их, как только гроза, напугав всю округу, уйдет восвояси с закушенным ртом.

К завтраку все собрались хмурые и недовольные. Погода испортилась, небо с раннего утра было заволочено тучами, серыми и шершавыми, как солдатские одеяла. Лес вздрагивал от недавнего страха, с его молодой, неокрепшей листвы стекали тяжелые капли. В столовой затопили камин, но холодом и сыростью тянуло сквозь двери террасы, насквозь сейчас мокрой, с голубоватыми лужами на столиках и везде налипшими желтенькими цветочками, вчера диким ветром убитыми сразу. Устинов стоял спиной к собравшимся, лицом к камину, и грел свои руки огнем, как странник, которого добрые люди пустили к себе ночевать, а он все не может согреться. Круглоликая блондинка со скромно зачесанными на прямой пробор волосами пришла последней, с сумочкой и уже готовым, сложенным чемоданом, сказала, что за ней через десять минут должны заехать на машине и отвезти ее во Франкфурт, где у нее оказались неотложные дела до отлета домой, то есть в Америку. Устинов попрощался с ней за руку, и лицо у него при этом было такое, словно он мучается сильной зубной болью и ненавидит весь мир за то, что такую чепуху, как зубы, до сих пор не научились лечить. Внук старика Евторханова рассказывал мужу Лилиты Бронштейн, надевшему лыжную шапку на чудом в борьбе уцелевшую голову, что дед ничего не услышал, проспал и очень сейчас недоволен погодой, сидит под периной, клянет, как всегда, большевистскую сволочь. Коммунахо!

— Напрасно вы думаете, господа, что гроза — это, так сказать, явление природы и ничего больше! — сказал вдруг Мишаня Устинов, с тоской наблюдая, как блондинка тихо тянет в себя апельсиновый сок. — Совсем не об этом идет разговор! Я лишь удивляюсь всеобщей наивности! Забыли про Марью Степанну? Сидят сейчас с милым супругом и до смерти рады, что все нам испортили!

— Вы, Михаил Валерьяныч, в мистику впадаете, — живо обернулся к нему один из живущих лет десять в Париже и вечно поэтому в розовом шарфе, весьма небездарный, но пьющий поэт. — У вас Марь Степанна — Ярило какое-то! Я с ними теперь и столкнуться боюсь!

— И правильно! Очень умно поступаете! — взвизгнул Устинов. — Но хуже Ярилы! Значительно хуже! И не удивляйтесь, если она в один прекрасный день на вас куколку сделает и начнет в нее иголочки втыкать! И будете вы, голубчик, то животом страдать, то головой мучиться! Вудизмом наша красавица увлеклась! У нее на всех на нас куколки сделаны! Я еще год назад не знал, что такое доктор и с чем его едят! А в последнее время из докторского кабинета не вылезаю! Поскольку втыкают иголки в меня! То в брюхо, простите за резкость, воткнет, то в задницу, я извиняюсь, конечно!

Он вызывающе посмотрел на блондинку, давая понять, что закончились нежности. Несговорчивая женщина выглянула в окно и заторопилась.

— А, это за мной! Спасибо вам всем и за все! Убегаю!

Вежливый внук старика Евторханова подхватил ее чемоданчик и помог вынести его из столовой. Простодушные, как дети, участники политической конференции, прилипнув носами к стеклу, увидели, как из подъехавшей машины выскочил невысокий, но очень приятный собою человек в темных очках, хотя и без того на улице было пасмурно, и вспыхнувшая блондинка, напрасно потратившая казенные деньги на свое пребывание в Бельгии, чуть было не бросилась ему на шею. Лицо у нее при этом было такое же, как у лермонтовской Тамары, когда ангелы вырывают ее из цепких объятий проклятого Демона и ловко, на крыльях своих мускулистых, уносят в далекое вечное небо. С той только единственной разницей, что та была черноволосой грузинкой, а эта всем обликом напоминала пригожую куклу из «Детского мира».