Этому нет объяснения. Ты понимаешь, что это, лишь тогда, когда оно врывается в твою жизнь без предупреждения в открытые настежь двери, которые ты не успел закрыть. И только тогда громкая истина открывается тебе. И, кажется, тонкая грань лежит между тем, что у тебя есть, и чего у тебя не было.
Какая мучительная неприятность, откровенная жестокость и грубое кощунство!..
Почему мир состоит из противоречий, противостояний, сопротивлений и упущенных возможностей!? Какая подлость, какая несправедливость! Кажется, все хорошо, ты счастлив, но в один прекрасный момент ты понимаешь, что это счастье зыбко, мнимо, пространственно. И новой всему то, что ты так настойчиво ищешь, но не можешь найти этому даже определения.
Рождение ребенка было запланировано на начало июля. Максим с Леной прошли обследование, и хотя врач заверил их, что все в порядке, что плод развивается отлично, и никаких нарушений нет, за Леной был установлен особое наблюдение, так как первая беременность у нее прервалась выкидышем.
Лена не узнавала, кто у нее будет, еще, когда жила в деревне, наблюдаясь в городе у местного гинеколога, решила, что не станет узнавать пол ребенка. Это будет подарок. Максим не настаивал, он был просто рад видеть ее улыбку и знать, что она означает — Лена счастлива. А о большем он и мечтать не мог.
Наверное, он боялся. Он бы никогда не признался в этом, ни себе, ни Лене, но он боялся родов. И с каждым новым днем, приближающим его к заветному моменту, он переживал все сильнее. И беспокоился. Что-то с каждым днем подступало, надавливало, рвало душу в клочья, и он не мог дышать.
Может быть, он зря перестроил гостевую комнату под детскую? Плохая это примета!..
Но не только это пугало его, и не от этого он чувствовал боль. Здесь было что-то иное. Пугающее.
Потом он понял, в чем было дело. И откуда взялось то странное, трепещущее чувство неопределенности, неосознанности, неизвестности, которое приводило его в ужас и порой бросало в колкую дрожь.
Он даже понял потом, как это чувство называлось. И от него некуда было деться. Оно вставало на его пути всякий раз, как только он разгонялся, желая убежать и спрятаться. Холодное, острое, жуткое и опасное чувство. Непрощение. Самого себя. Перед самим собой. И перед ней тоже. За то, что он натворил.
Он так и не простил себя. Не смог, как ни старался. Хотя, наверное, он и не старался, он просто закрывал на него глаза. Вначале ему было важно, чтобы его простила Лена. Только в этом он видел смысл своей жизни. А когда она сделала это, когда смогла, когда решилась, когда простила… Все остальное стало неважным для него. Но собственное непрощение коршуном нависло над ним, ожидая добычу, стояло рядом, дышало в затылок, хохотало и дичилось, упиваясь собственной властью над ним. И не отступало.
Все вокруг напоминало ему о том, что он сделал. И хотя они сменили обстановку, поменяли почти все, что могло бы им напомнить о том прошлом, в которое им не было возвращения, все, все на его пути было словно бы пришедшим из этой жизни, где он был виноват. Из той жизни, где ему не было прощения.
Непрощение било его и кромсало, а он не мог сдержать его напор. И не знал, сколько должно пройти времени, прежде чем он начнет видеть в себе не мучителя, а защитника. И он боялся, что не успеет пройти этот путь. Боялся, что не выдержит и опять разрушит то, что они с Леной строили с таким трудом.
А в ночь с девятнадцатого июня на двадцатое произошло непредвиденное.
И это действительно поделило его жизнь на «до» и «после».
Все началось ночью. Он проснулся оттого, что кто-то будто толкал его в спину, а в затылке нестерпимо кололо. Собственное сбившееся грубое дыхание поверх приоткрытых губ и холодный пот, сковавший тело кольцом. И это ужасающее, мерзкое чувство пустоты. Он снова был один.
Резко сел в постели, оглянулся. Лены не было рядом с ним. Сердце забилось сильнее.
— Лена!.. — крик замер на губах, резкий, острый, надрывающийся крик. Вскочил с постели. — Лена!?
Метался по комнате, как безумный. Ушла? Оставила его?… Снова?! Нет, не могла… У них все началось налаживаться. Все было иначе, не так, как раньше… Что-то не так! Неспокойно на душе, в сердце, внутри.
Застыл на месте, как вкопанный. Кровь стучала в висках, пульс бился в ушах. В глазах безумие и страх. И лишь поток лихорадочных мыслей в голове и бессмысленных движений по комнате.
— Лена!? — вновь крикнул он, разрывая криком тишину и темноту мрачной ночи.
И тихий, хриплый, едва слышимый ответ из кухни…
— Я здесь…
Метнулся туда, что есть сил. В груди — скованная болью рана, рвет его на части. В мыслях лишь одно: что-то случилось! Успеть, не опоздать, лишь бы вовремя… И страшно! Так страшно, что от страха трясутся руки. Ворвался в комнату и застыл в дверях, с ужасом глядя на свою девочку, скорчившуюся от боли. И ее глаза, смотрящие ему в душу, разрывают его.
— Пожалуйста, Максим, — выговорила Лена умоляюще, судорожно дыша. — Пожалуйста, спаси его… — зарыдала, держась за живот и морщась от боли. — О Боже!.. Схватки, я чувствую… Ох…
Он кинулся к ней. Трясущимися руками коснулся ее щек, стараясь не смотреть вниз. То, чего он так боялся, чего он ждал, как кары за свои грехи, то, что могло воскресить его или же погубить окончательно!..
— Что… что случилось? Как?… Еще ведь рано!.. — как безумный шептал он, боясь касаться ее пальцами, и лишь водя руками по воздуху. — Лена…
— Больно, — пожаловалась она, корчась от спазмов. — Я встала воды попить, — прошептала она, держась за живот. — А потом… это… я думала, что схватки ложные, бывало уже… ох… такое. А сейчас… сейчас… — и едва не задохнулась от новой, пронзившей ее боли. — В больницу нужно… срочно!..
Еще рано!.. Боже, еще рано. Тридцать пять недель всего!.. Как же так?…
Его начинает охватывать ужас.
Досрочные роды. Раньше он только читал об этом и смотрел по телевизору, и то впопыхах.
— Так, все будет хорошо, — прошептал он, надеясь, что голос звучит уверенно, твердо. — Все будет хорошо, — вскочил на ноги, метнулся к двери и, застыв около нее, вновь подскочил к Лене. — Держись, родная, держись, моя милая, — целуя ее щеки, шептал он. — Я сейчас… Я сейчас…
Наскоро оделся, первые попавшиеся джинсы, помятая рубашка. Дрожащими руками — полотенце из ящика, вещи для Лены. Метнулся назад к ней, на подкосившихся ногах встал на колени, одел ее, бережно укутывая, подхватывая за руки и приподнимая со стула.
— Вот так, милая, — наклонился он к ней, — держись за меня, держись!..
— Спаси его, Максим!.. — говорила она хриплым шепотом, будто его не слыша. — Пожалуйста, спаси его…
Боже, неужели все повторяется сначала?… Нет, нет, нет! Не может быть! Они справятся, черт возьми!..
Зажмурившись, отбросив прочь сомнения, неуверенность, страх, собственное осуждение, сулившее ему скорой расплатой, Максим попытался взять себя в руки.