Дано во дворце Тюильри 6 марта 1815 года, в двадцатый год нашего царствования.
Подписано: Людовик».
— Как это двадцатый год нашего царствования? — удивился Бастьен. — Не может там такого быть!
— Однако здесь это есть, так же как все остальное.
— Остальное пусть там будет, я не против, — продолжал гусар, — это даже доставляет мне удовольствие; но как же газета говорит нам о двадцатилетием царствовании Людовика Восемнадцатого, если это неправда!
— Еще бы! Впрочем, кто знает? — улыбнулся Консьянс. — Люди видывали немало странного!
— Как! Неужели я стал бы служить Людовику Восемнадцатому? Неужели это Людовик Восемнадцатый выиграл Аустерлицкое сражение, битвы под Йеной и Ваграмом?! Неужели это ради Людовика Восемнадцатого я лишился пальца и принял сабельный удар в лицо? Разве это Людовик Восемнадцатый дал мне крест?!.. Вот тебе раз! Ну и потеха была бы, как говаривали у нас в полку!
Наверное, Бастьен обсуждал бы этот вопрос и дальше, но вся деревня была взбудоражена, и гусар, услышав доносившиеся с площади шум и гул голосов, не нашел в себе сил ограничить число своих слушателей семьей Каде.
Он вырвал у Консьянса газету и выбежал, крича:
— «В двадцатый год нашего царствования»! Вот так шуточка!
Что касается обитателей хижины, они остались на месте, оглушенные новостью, но еще не понимая, какое влияние она может оказать на их судьбы.
А влияние оказалось огромным. Как мы уже видели, гигантское светило увлекало за собой почти невидимых спутников.
Первого марта Наполеон действительно высадился в бухте Жуан;
курьер, посланный 3 марта из Марселя, доставил новость в Лион в ночь с 4-го на 5-е;
5-го новость была передана в Париж по телеграфу;
6-го узнали ее благодаря странному ордонансу, опубликованному в этот день в «Монитёре» (его-то и прочел Консьянс);
7-го газеты сообщили о ней в провинции;
в тот день, когда провинция узнала о высадке Наполеона в департаменте Вар, он уже был в Гренобле;
12-го марта узнали, что он в Лионе;
14-го — что он движется к Парижу;
а на 15-е, как известно, назначили продажу земли папаши Каде.
Но еще 12 марта адвокат представил в суд ходатайство с просьбой ввиду сложившихся обстоятельств перенести продажу, и, поскольку обстоятельства клиента были действительно тяжелыми, просьбу удовлетворили и продажу назначили на 15 июня.
Таков был инцидент, благодаря которому папаше Каде 15 марта не пришлось смотреть, как его земля переходит в чужие руки.
Метр Гревен не мог предвидеть подобную ситуацию, но он ею воспользовался.
Вечером 20 марта Наполеон вступил во дворец Тюильри.
Ночью того же дня он поспешил составить свое правительство.
Камбасерес был назначен министром юстиции, герцог Виченцский — министром иностранных дел, маршал Даву — военным министром, герцог Гаэтский — министром финансов, Декре — морским министром, Фуше — министром полиции, а Карно — министром внутренних дел.
Двадцать шестого марта всем высшим органам государственного управления Империи было предложено изложить Наполеону чаяния Франции.
Двадцать седьмого в стране все выглядело так, словно Бурбоны никогда и не существовали.
— Черт подери! — воскликнул Бастьен. — Хотелось бы мне знать, датирует ли еще Людовик Восемнадцатый свои декреты двадцатым годом своего царствования!
Что касается папаши Каде, то он во всем происходящем видел только одно: теперь нечего бояться дворян и священников, а значит, его земля вновь обретает свою ценность; теперь, быть может, ему удастся, заложив ее, взять взаймы не только восемьсот ливров, которые он должен кузену Манике, но еще три-четыре сотни на судебные издержки и расклеивание объявлений.
Размышления старика завершились тем, что в первые же апрельские дни он снова взгромоздился на Пьерро и, поскольку чувствовал себя все лучше, удовольствовался компанией Мариетты. Добравшись до Виллер-Котре, они пошли по Суасонской улице и остановились у столь хорошо знакомой двери метра Ниге.
Папаша Каде хотел спросить у нотариуса, не будет ли заём при Наполеоне более доступным, чем при Бурбонах.
Но метр Ниге, неизвестно почему, был убежденным роялистом. Он встретил крайне неприветливо своего бывшего клиента и заявил ему, что правительство двадцатого марта не имеет никакой стабильности и он из надежного источника знает: союзные державы лихорадочно вооружаются, а возвращение Бонапарта, которым папаша Каде пытается воспользоваться, является всего лишь предвестием второго вторжения иноземцев.
Старик возвратился в Арамон более ошеломленным, чем когда-либо прежде. Метр Ниге был для него оракулом не только в юриспруденции, но и в политике.
Бедняга предполагал, что кузен Манике, так же как нотариус, имеет за границей агентов, сообщающих ему, что предпринимают союзные державы. Особенно пугало старого крестьянина то, что его враг отнюдь не выглядел обеспокоенным и, расхаживая повсюду, потирал руки и говорил:
— А, на этот раз посмотрим, какой инцидент поможет метру Гревену добиться еще одной отсрочки.
И правда, в начале мая папаша Каде получил письмо от метра Гревена, в котором достойный адвокат предлагал ему воспользоваться обстоятельствами и собрать как можно больше денег, поскольку он не видит больше никакой возможности помешать назначенной на 15 июня продаже или хотя бы перенести ее на более поздний срок.
Время текло с быстротой, которую, похоже, удваивали стремительно разворачивающиеся события. Все действия, предпринятые Наполеоном для достижения мира, оказались безрезультатными. Напрасно писал он циркуляр, обращенный ко всем королям, господам его братьям, как он их называл; одни из числа господ его братьев ответили отказом, другие вообще не ответили.
Он во всеуслышание объявил о скором прибытии императрицы и Римского короля, но был конец мая, а ни императрица, ни Римский король так и не приехали.
Дело в том, что письмо, адресованное господам его братьям, застало последних за весьма серьезным и важным занятием.
На Венском конгрессе они делили Европу.
В столице Австрии прошли большие торги белыми людьми, состоялась публичная распродажа человеческих душ.
Александр, под предлогом, что он зовется Львом, первым выпустил коготь и взял Великое герцогство Варшавское.
Император Франц, предавший своего зятя, свергнувший с трона собственную дочь и лишивший наследства внука, по таким «заслугам» имел моральное преимущество перед другими монархами, а потому потребовал Италию в границах до Кампоформийского договора. Он желал собрать то, что его двуглавый орел выпустил из своих когтей после договоров, заключенных последовательно в Люневиле, Пресбурге и Вене.