Красный сфинкс - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 42

В 1609 году королева Мария Медичи ставила балет, и Генрих IV был сердит, потому что она отказалась взять в число танцовщиц (ими были самые красивые придворные дамы) Жаклину де Бёй, мать графа де Море. И поскольку блистательные танцовщицы, занятые в балете, идя на репетицию в театральный зал, должны были проходить перед дверью короля, Генрих IV в знак дурного настроения ее закрывал.

Однажды он оставил ее приоткрытой.

Через эту приоткрытую дверь он увидел проходящую мимо мадемуазель Шарлотту де Монморанси.

«На свете, — пишет Бассомпьер в своих мемуарах, — не было ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси, ничего более грациозного, ничего более совершенного».

Это видение показалось ему столь лучезарным, что его дурное настроение немедленно упорхнуло, словно бабочка. Он встал с кресла, где сидел надувшись, и последовал за девушкой, как пошел бы за Венерой, закутанной в облако.

Таким образом, он в тот день впервые присутствовал на балете.

В одной его сцене дамы, одетые нимфами — а как ни легок в наши дни костюм нимфы, он был еще легче в XVII веке, — в одной его сцене, повторяем, дамы, одетые нимфами, поднимали свои копья, будто собираясь метнуть их в какую-то цель. Мадемуазель де Монморанси, подняв свое копье, повернулась к королю и сделала вид, что собирается пронзить его. Король, не подозревавший, какой опасности он подвергнется, явился без свиты; но прекрасная Шарлотта, заявил он, так милостиво угрожала ему своим копьем, что оно проникло в глубину его сердца.

Госпожа де Рамбуйе и мадемуазель Поле тоже участвовали в этом балете; с того дня началась их дружба с мадемуазель де Монморанси, хотя они были на пять — шесть лет старше ее.

Отныне добрый король Генрих IV забыл Жаклину де Бёй. Он был, как известно, весьма забывчив и теперь думал лишь о том, чтобы обеспечить себе обладание мадемуазель де Монморанси. Для этого нужно было только найти прекрасной Шарлотте сговорчивого мужа, чтобы тот при помощи приданого в четыреста или пятьсот тысяч франков тем крепче закрывал глаза, чем шире раскрывал бы их король. Так он поступил с графиней де Море, выдав ее за г-на де Сези и отослав его с дипломатическим поручением сразу же после свадьбы.

Генрих считал, что нужный человек у него под рукой.

Он имел в виду Генриха де Конде, это дитя убийства и адюльтера. Если сам король женит его, да еще на дочери коннетабля (1), пятно с рождения принца будет смыто.

С ним обо всем условились; он обещал все, что от него хотели. Коннетабль давал за дочерью сто тысяч экю, Генрих IV — полмиллиона, и Генрих де Конце, имевший накануне десять тысяч ренты, утром свадебного дня стал обладателем ренты в пятьдесят тысяч.

Правда, вечером он должен был уехать. Он не уехал.

Однако правила приличия были им соблюдены: брачную ночь он провел в комнате, не имевшей сообщения с комнатой его жены, и та, чтобы доказать бедному пятидесятилетнему влюбленному, что она сейчас одна и сама себе хозяйка, вышла на балкон с распущенными волосами, освещенная двумя факелами.

Увидев ее, король едва не умер от радости.

Было бы слишком долго следовать за Генрихом в безумствах, которые заставляла его совершать эта последняя любовь, прерванная в самом разгаре ножом Равальяка, когда король направлялся к прекрасной мадемуазель Поле за утешениями; прекрасная Львица была на них щедра, но они его не утешали.

После смерти короля г-н де Конце вернулся во Францию со своей женой; она оставалась по-прежнему мадемуазель де Монморанси и стала по-настоящему г-жой де Конце в те три года, что ее муж провел в Бастилии.

(1) Не смешивать отца Шарлотты де Монморанси с коннетаблем Анном де Монморанси, убитым в сражении при Сен-Дени Робертом Стюартом. (Примеч. автора.)

Вероятно, что из-за хорошо известных склонностей г-на де Конде к школярам Буржа, ни Великий Конце, ни г-жа де Лонгвиль не увидели бы свет без этих трех лет, проведенных им в Бастилии.

Господин принц был особенно известен своей скупостью. Когда у него бывали тяжбы, и надо было воздействовать на судей, он ездил по Парижу верхом на иноходце с одним-единственным слугой. К Ламартельеру, прославленному адвокату того времени, он являлся в те дни, когда тот, словно врач, давал консультации бесплатно.

Всегда весьма скверно одетый, он в этот вечер позаботился о своем туалете больше, чем обычно; возможно, он знал, что увидит у принцессы Марии брата своей жены герцога де Монморанси, и оделся специально для него, ибо герцог однажды сказал, что в первый же раз, встретив его одетым не так, как подобает принцу крови, он сделает вид, что незнаком с ним.

Дело в том, что Генрих II, герцог де Монморанси, был антиподом Генриха II, принца де Конце. Брат прекрасной Шарлотты был настолько же элегантен, насколько г-н де Конце неряшлив, настолько же щедр, насколько г-н де Конце был скуп. Однажды он услышал, как некий дворянин говорил, что, если бы ему удалось достать взаймы двадцать тысяч экю на два года, он сумел бы составить себе состояние.

— Не ищите, — сказал герцог ему, — вы их уже нашли.

И на клочке бумаги написал карандашом: «Ордер на двадцать тысяч экю».

— Отнесите это завтра моему управляющему, — сказал он дворянину, — и постарайтесь преуспеть.

Два года спустя дворянин принес г-ну де Монморанси двадцать тысяч экю.

— Довольно, довольно, сударь, — сказал тот, — вполне достаточно, что вы мне их хотели вернуть; дарю их вам от всего сердца.

Он был сильно увлечен королевой в то же время, что и г-н де Бельгард, когда они едва не перерезали друг другу горло по этому поводу. Королева, кокетничавшая с обоими, не знала, кого из них слушать; но явившийся ко двору Бекингем привел их к согласию, хотя г-ну де Монморанси было всего тридцать лет, а г-ну де Бельгарду — шестьдесят. Кажется, что отставка, полученная старым дворянином, наделала не меньше шума, чем та, что была получена молодым герцогом, ибо в то время во всех альковах напевали такой куплет:

Сверкнув звездой падучей,

Роже разбился в пух,

И ныне ходит слух —

Его-де с луврской кручи,

Попав нежданно в случай,

Заморский сбил пастух.

Короли, женившись, начинают видеть так же плохо, как и остальные мужья, и Людовик XIII в связи с этой историей сослал г-на де Монморанси в Шантийи. Получив по ходатайству Марии Медичи милостивое позволение вернуться, он провел месяц при дворе и уехал в свое лангедокское губернаторство, где и получил известие о дуэли и публичной казни на Гревской площади своего кузена Франсуа де Монморанси, графа де Бутвиля.

По своей жене Марии Орсини, дочери того самого Вирджинио Орсини, что сопровождал Марию Медичи во Францию, он приходился племянником королеве-матери, чем и объясняется покровительство, которым она его удостаивала.

Ревнивая как истая итальянка, Мария Орсини, отличавшаяся, по словам поэта Теофиля, белизной небесных снегов, вначале сильно изводила своего мужа, который, согласно Таллеману де Рео, был в такой моде, что любая женщина, хоть немного думающая о любовных приключениях, всеми силами стремилась добиться его внимания. Наконец между герцогом и его женой был достигнут компромисс: она разрешала ему сколько угодно любовных шалостей при условии, что он будет ей о них рассказывать. Одна из ее подруг сказала ей как-то, что не может понять, почему она дает мужу такую свободу, а главное — почему требует рассказов.