«Итак, — спросил он, — вы засыпаете каждый вечер в три четверти девятого?»
«Да, несмотря на все мои усилия преодолеть сон».
«Вам кажется, что вы видите, как ваша дверь открывается?»
«Да, хотя я закрываю ее на засов».
«Вы чувствуете острую боль на шее?»
«Да, хотя след от раны едва заметен».
«Не позволите ли вы мне посмотреть?»
Я наклонила голову к плечу.
Он осмотрел ранку.
«Ядвига, — сказал он через некоторое время, — доверяете ли вы мне?»
«И вы еще спрашиваете!» — ответила я.
«Верите ли вы моему слову?»
«Как святому Евангелию».
«Хорошо, Ядвига, даю вам слово, клянусь вам, что вы не проживете и недели, если не согласитесь сегодня же сделать то, что я вам скажу…»
«А если я соглашусь?»
«Если вы на это согласитесь, то, может быть, будете спасены».
«Может быть?»
Он промолчал.
«Что бы ни случилось, Грегориска, — ответила я, — обещаю сделать все, что вы мне прикажете».
«Хорошо! Слушайте же, — сказал он, — а главное, не пугайтесь. В вашей стране, как и в Венгрии, как и в нашей Румынии, существует предание…»
Я вздрогнула, так как вспомнила это предание.
«А, — сказал он, — вы знаете, что я хочу сказать?»
«Да, — ответила я, — я видела в Польше людей, подвергшихся этой ужасной судьбе».
«Вы говорите о вампирах, не правда ли?»
«Да, в детстве я видела, как на кладбище деревни, принадлежащей моему отцу, выкопали сорок человек, умерших в течение двух недель, причем никто не мог определить причину их смерти. Семнадцать из них носили все признаки того, что они вампиры, то есть трупы их были свежи, румяны и походили на живых людей; остальные были их жертвами».
«А как же освободили от них народ?»
«Им вбили в сердце кол, а затем сожгли».
«Да, так обычно поступают, но для нас этого недостаточно. Чтобы освободить вас от привидения, я должен прежде знать, что это за привидение, и я с помощью Неба узнаю это. Если нужно будет, я буду бороться один на один с этим привидением, кем бы оно ни было».
«О, Грегориска!» — воскликнула я в ужасе.
«Я сказал: „Кем бы оно ни было“ — и повторяю это. Но, для того чтобы я мог привести к благополучному концу эту страшную историю, вы должны согласиться на все, чего я потребую».
«Говорите».
«Будьте готовы к семи часам. Отправьтесь в часовню; пойдите туда одна. Вам нужно, Ядвига, преодолеть свою слабость. Так нужно. Там нас обвенчают. Согласитесь, любимая: чтобы я мог защищать вас, я должен иметь на это право перед Богом и людьми. Потом мы вернемся сюда и тогда увидим, что делать дальше».
«О, Грегориска, — воскликнула я, — если это он, то он вас убьет!»
«Не бойтесь ничего, моя любимая. Только согласитесь».
«Вы хорошо знаете, что я сделаю все, чего вы пожелаете, Грегориска».
«В таком случае до вечера».
«Хорошо, делайте все, что вы находите нужным, а я буду помогать вам по мере моих сил; ступайте».
Он вышел. Через четверть часа я увидела всадника, мчавшегося по дороге к монастырю: это был он!
Потеряв его из вида, я упала на колени и стала молиться так, как уже больше не молятся в ваших странах, утративших веру; я ждала семи часов, вознося на жертвенник Бога и его святых мои мысли. Я поднялась с колен лишь тогда, когда пробило семь часов.
Я была слаба, как умирающая, и бледна, как мертвец, однако набросила на голову большую черную вуаль, спустилась по лестнице, держась за стенку, и отправилась в часовню, не встретив никого по дороге.
Грегориска ждал меня с отцом Василием, настоятелем монастыря Ганго. На боку у Грегориски был освященный меч, реликвия одного древнего крестоносца, бравшего Константинополь вместе с Виллардуэном и Бодуэном Фландрским.
«Ядвига, — сказал он, положа руку на меч, — с помощью Бога я этим разрушу чары, угрожающие вашей жизни. Итак, подойдите смело. Вот святой отец, который, выслушав мою исповедь, примет наши клятвы».
Начался обряд; быть может, никогда еще он не был так прост и вместе с тем так торжествен. Никто не помогал священнику; он сам возложил венцы на наши головы. Оба в трауре, мы обошли вокруг аналоя со свечой в руке. Затем монах, произнеся святые слова, прибавил:
«Идите теперь, дети мои, и да пошлет вам Господь силу и мужество бороться с врагом рода человеческого. Вы вооружены вашей невинностью и ее правдой: вы победите демона. Идите, и да будет над вами мое благословение».
Мы приложились к священным книгам и вышли из часовни.
Тогда я впервые оперлась на руку Грегориски и мне казалось, что от прикосновения к этой храброй руке, от приближения к этому благородному сердцу жизнь вернулась в меня. Я уверена была в победе, раз со мной Грегориска. Мы вернулись в мою комнату.
Пробило половину девятого.
«Ядвига, — сказал мне тогда Грегориска, — нам нельзя терять время. Хочешь ли ты заснуть как всегда, чтобы все прошло во сне? Или ты хочешь остаться одетой и видеть все?»
«С тобой я ничего не боюсь, я не буду спать и хочу все видеть».
Грегориска вынул из-под одежды освященную ветку букса, влажную еще от святой воды, и подал ее мне.
«Возьми эту ветку, — сказал он, — ложись на свою постель, твори молитвы Богородице и жди без страха. Бог с нами. Особенно старайся не уронить ветку; с нею ты будешь повелевать и самим адом. Не зови меня, не кричи: молись, надейся и жди».
Я легла на кровать, скрестив руки на груди и положив на нее освященную ветку.
Грегориска спрятался за балдахином — я упоминала уже о нем: он находился в углу моей комнаты.
Я считала минуты, и Грегориска, несомненно, тоже считал их.
Пробило три четверти.
Еще звучал звон часов, как я почувствовала то же оцепенение, тот же ледяной холод; но я поднесла освященную ветку к губам, и это первое ощущение исчезло.
Тогда я ясно услышала медленные, размеренные шаги, раздававшиеся на лестнице и приближавшиеся к двери.
Затем дверь моя медленно открылась без шума, как бы сверхъестественной силой, и тогда…
У рассказчицы словно сдавило горло, она задыхалась.
— И тогда, — продолжала она с усилием, — я увидела Костаки, такого же бледного, каким он лежал на носилках. С рассыпавшихся по плечам черных длинных его волос капала кровь, он был в обычной своей одежде; только она была расстегнута на груди и виднелась его кровавая рана.