Олимпия Клевская - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 94

От радости Баньер даже подпрыгнул. Он был далек от предположения, что Париж, скрытый от его глаз пеленой утреннего тумана, может оказаться так близко.

Париж хорош для богачей, но, пусть даже меня сочтут сочинителем парадоксов, я все равно не перестану утверждать, что для бедняков он еще лучше; однако самое беспримерное очарование имеет Париж для искателей приключений, которые, подобно г-ну Баньеру, являются сюда, чтобы закинуть свою сеть в это бездонное море, надеясь вытянуть жемчужину, подхватить клад.

Вступая в пределы столицы, Баньер располагал одним экю; к несчастью, он имел также бархатную куртку и канифасовые кюлоты.

Возможно, пытливым умам небезынтересно было бы узнать, каким образом наш герой выберется из подобного нелепого наряда, и те, кто видел, как он его надевал, должно быть не без истинной тревоги ждут, как ему удастся разоблачиться.

Приподнимем же уголок занавеса. О сударыня, вы смело можете смотреть, будь вы хоть так же чрезмерно стыдливы, как сама г-жа де Ментенон! Не беспокойтесь, все будет вполне пристойно.

Следует сказать, что сначала, оказавшись в предместьях, наш драгун не слишком выделялся среди толпы: Париж кишит оригиналами. К тому же, как было сказано выше, Баньер прибыл утром, — так вот, по утрам множество мелких государственных служащих или подручных лавочников, весь этот смиренный люд высыпает на улицы, спеша запастись продуктами для завтрака, причем каждый появляется перед своими согражданами, не церемонясь, в тех одеждах, которые трагедия благородно именует простыми. (Смотри в «Британике» Расина.)

Однако в сравнении с тем простым нарядом, в котором Юния предстала перед Нероном, наряд Баньера стоит признать сложным.

Итак, пока он пересекал предместье Сен-Марсель, все шло хорошо, но едва лишь наш драгун достиг улицы Лагарпа, прошел через мост Сен-Мишель и вышел на улицу Сен-Дени, он тотчас понял, до какой степени необходим для осуществления планов, кипевших в его мозгу, приличный вид.

Однако, чтобы раздобыть пристойную одежду, требовалось, по меньшей мере, шесть экю, именно та сумма, которую он хотел оставить Марион и которая была вдвое больше той, что Марион оставила ему.

Итак, Баньер ничего не мог сделать, имея ровным счетом один экю.

Это не помешало ему заметить в лавке старьевщика висевший на крючке баракановый камзол.

Как известно, обычай старьевщиков — добиваться, чтобы покупатель оплатил разницу даже в том случае, если он меняет хорошую вещь на плохую или вещь посредственную — на ту, что еще хуже.

А здесь-то был совсем другой случай. Куртка маркиза делла Торра была из разряда таких рубищ, что хуже некуда. Но Баньер родился в сорочке. Совсем уж было собравшись Убить мужчину-старьевщика, чтобы добыть себе одежду, он, по счастью, вместо этого столкнулся с женщиной.

В противоположность негритянке капитана Памфила, оказавшейся на поверку мужского пола, старьевщик Баньера оказался старьевщицей.

Наш герой приветствовал ее самым галантным образом: театр приобщил его к искусству блистательного появления на сцене. Торговке было лет тридцать, иначе говоря, она была еще молода; к тому же, она была почти красива. При виде этого красавчика, столь явно смущенного своим щегольским видом, она ему улыбнулась.

Баньер высказал свою просьбу и с жестом полукомической мольбы протянул ей свой единственный экю в уплату за баракановый камзол.

Старьевщица еще раз пригляделась к нему, еще раз усмехнулась и, обойдясь без замечаний, сняла камзол с крючка и подала Баньеру.

Он попросил разрешения пройти в глубину ее лавки, и это было ему позволено с улыбкой, еще более многообещающей, чем две первые.

Но Баньер, умудренный опытом, принял решение отныне не обращать внимания на все эти улыбки.

Итак, он прошел в заднее помещение и заботливо прикрыл за собой дверь. Две-три секунды спустя беглец вышел оттуда, довольный, что наконец он одет по-летнему, хотя время года, подобно ему самому, все эти дни не стояло на месте, так что, пока ему пришлось добираться до Парижа, в природе настала осень; но он все-таки выбрал баракан, ибо его канифасовые кюлоты с этой тканью сочетались лучше, нежели с драпом или бархатом.

Тут старьевщица одарила Баньера последней, четвертой улыбкой, но наш герой, невзирая на это обстоятельство, ушел.

С его стороны было до известной степени мужественным поступком уйти, оставив позади эту улыбку, ведь она обещала возможности повеселее тех, о которых Баньер в это время размышлял.

А он-то как раз говорил себе следующее:

«Мне не на что купить кусок хлеба, у меня не осталось ни единого су, ни денье, ни обола, зато я не буду смешон. Хотя, если я буду вынужден поститься, это тоже смешно в городе, кормящем восемьсот тысяч душ; что ж, тем хуже для моего желудка, которого это касается в первую очередь, но главное, тем хуже для моего ума, ибо это послужит доказательством, что он недостаточно изобретателен на уловки».

Этот внутренний монолог отнюдь не помешал Баньеру от всего сердца поблагодарить любезную старьевщицу, которая проводила его благосклонным взглядом. Уходя, он еще несколько раз оглянулся, как затем, чтобы жестами еще раз выразить ей свое признательное восхищение, так и для того, чтобы посмотреть, будут ли прохожие продолжать глазеть на него.

Никто больше не обращал внимания на Баньера, и это его очень приободрило, поскольку доказывало, что он перестал походить на шута.

Обретя таким образом душевное спокойствие, он позволил себе выйти на бульвар. Там он уселся между двумя тумбами, опершись на них локтями так, будто сидел в кресле с подлокотниками, и погрузился в созерцание бродячих псов: более счастливые, чем наш герой, собаки уплетали свою утреннюю еду.

Но был другой предмет, в глубине души заботивший его куда больше, чем умницы-собаки, за которыми он, казалось, так внимательно следил, и их трапеза, по-видимому живо его занимавшая; именно эта тайная забота делала сосредоточенным его взгляд и бдительным разум; полный тревоги, он пытался сообразить, как ему в его нищенском состоянии сделать все необходимое для розысков Олимпии.

«Она бежала с господином де Майи, — говорил он себе. — Некогда господин де Майи покинул ее, поскольку намеревался жениться; раз у господина де Майи есть жена, он не мог привести Олимпию к себе домой.

Нет! Он наверняка поселил ее в каком-нибудь маленьком особнячке.

А теперь, — продолжал свое рассуждение Баньер, — осталось только вот что: разведать, где могут быть эти тайные дома богачей».

Тут он заметил мужлана, который нес в руках маленькое надушенное письмо.

— Друг мой, — окликнул он его, — не угодно ли вам поведать мне, где можно отыскать дам, которые пропали в Париже?

Овернец, ибо деревенщина явно был один из них, захохотал и, не утруждая себя никаким иным ответом, продолжал свой путь. Из его молчания Баньер заключил, что вопрос был чересчур изыскан или сверх меры глуп: овернец его просто не понял.