Олимпия Клевская - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 37

Баньер снова упал к ногам прелестной Олимпии, тысячу раз осыпал поцелуями ее ноги и руки, а папаша Филемон между тем, открыв ставень и дверь, вышел по-деревенски полуодетый, чтобы с гостеприимной улыбкой предложить гостье стакан кагора и кусок пирога.

Юноше же, который робко на нее поглядывал, хозяин оказал ту же любезность, разве что стакан был поменьше и кусок потоньше.

Актриса попросила Баньера вынуть один из свертков, отягощавших его карманы, разорвала бумагу, вложила в руку старика двойной луидор, дала один луидор Лорану, смело вскочила на коня, в то время как послушник робко вскарабкался на своего, и, получив подробнейшие разъяснения, они поскакали по дороге вверх вдоль правого берега Роны к Рокмору, предварительно договорившись с папашей Филемоном, в каком постоялом дворе будут оставлены его лошади.

И пока они галопом мчатся по прекрасным дорогам, еще не превращенным летним зноем в реки пыли, по прекрасным дорогам, обрамленным ровным дерном откосов, оливами с отливающей серебром листвой, зеленеющими садами; пока они, радостные, с растрепанными ветром волосами впивают свежесть утра и свободы, устремляясь навстречу неведомому будущему, которое никогда не дает к себе приблизиться, рассеиваясь, словно мираж, — мы возвратимся вспять, уделив несколько строк лицемерного сочувствия бедным стражникам и незадачливому приставу, наперегонки перевернувшим все вверх дном в комнатах, шкафах и укромных уголках, обыскавшим лестницы, подвалы, чердаки, конюшни, прочесавшим дворы, сады и сараи и, наконец, нашедшим, но, к счастью, с опозданием в целый час, потайную дверь. Обнаружение ее исторгло из их уст крики ярости, злобные проклятья и такую брань, какая могла бы привести в негодование даже иезуитов, для угождения которым они пустились в это скверное и так мало удавшееся им предприятие.

И почти излишне добавлять, что градоначальник, узнав, сколь неудачно сложились дела у отца Мордона, разразился новым залпом хохота.

К какому милому типу натур человеческих принадлежал градоначальник славного римско-католического апостолического города Авиньона!

Да не удивится читатель стремительности, с какой наши влюбленные — и даже не слишком уверенно держащийся в седле Баньер — мчались по дорогам, расстилавшимся перед ними в первых лучах солнца. Просто первейшей необходимостью для них было как можно быстрее покинуть земли, в юрисдикции которых было совершено правонарушение, правонарушение более тяжкое в Авиньоне, городе римско-католическом, нежели в любом ином городе.

Олимпия и Баньер подкрепили свои силы отдыхом и едой в Рокморе, где оставили лошадей у хозяина гостиницы, указанной папаше Филемону, затем перебрались на другой берег Роны, в Оранж, а уже оттуда в прекрасной почтовой карете направились в Лион, город достаточно большой, многолюдный и вольный, чтобы двое богатых и счастливых влюбленных могли там не испытывать стеснения и никому не мешать.

Олимпия имела уже привычку к переездам и устройству на новом месте. Поэтому именно она отправилась на поиски жилища и нашла в самом центре города, у площади Терро, известной тем, что на ней казнили Сен-Мара и де Ту, маленький домик, уже полностью меблированный и полностью отделанный, ожидавший богатых съемщиков, причем ожидавший их с дровами в сараях, винами в погребах, бельем в шкафах, — настоящий дом, созданный не для воздержанного, благочестивого и дряхлого отшельника, но для двух отшельников иного склада, вечно смеющихся, склонных к лакомствам и лени.

Это жилище, полностью меблированное, гостеприимно ожидавшее своих постояльцев — с распахнутыми дверями и вращающимися над огнем вертелами, стоило четыре тысячи ливров в год. Олимпия дала понять Баньеру, устрашившемуся значительности суммы, что оно — истинная находка для нанимателей и подлинный убыток для домохозяина и что она не может постичь, как такое счастье с первого же раза выпало двум изгоям, к которым иезуиты не обязаны были испытывать особое уважение, а потому своими проклятиями непременно должны были бы навсегда рассорить нашу парочку с Провидением.

Они заплатили за два срока вперед, заплатили за вино, за дрова — за все, чтобы обеспечить себе шесть месяцев незамутенного счастья. Когда же Баньер (что, надо признать, приключалось всякую минуту) глядел, как из свертка уходит очередной луидор, отправляясь в совсем чужой карман, и неотрывно, так долго, как мог, следил за его невозвратным полетом, Олимпия говорила ему, смеясь:

— Ведь то, что мы купили, нам необходимо, не так ли?

— Нуда, — отвечал он, не научившись держаться иного мнения, кроме того, что было у Олимпии.

— А то, что необходимо, способствует счастью, разве не так?

— Несомненно, — утвердительно кивал он, глядя на нее с таким видом, будто хотел доказать, что она ему весьма, до самой крайности необходима.

— Разве счастье не есть та цель, какой всякий на этом свете живущий призван добиваться?

— И мы обрели его! — восклицал Баньер.

— Что же тогда? — спрашивала Олимпия. — Если мы счастливы, что вас так тревожит, друг мой?

— Ах, — вздыхал он. — Меня беспокоит длительность этого блаженства.

— И вы не правы, — отвечала ему Олимпия. — Вы сами признаете, что счастливы, а это редкостная удача, когда простой смертный может так сказать; возблагодарите же Провидение и не требуйте от него большего.

— Мое провидение — вы! — шептал Баньер.

Молодой человек оказался способным учеником, полным добрых задатков. Всего лишь за какую-нибудь неделю он постиг всю глубину философии Олимпии и усвоил все так хорошо, что не прошло и указанной недели, как ей уже не приходилось его чему бы то ни было обучать и он со своей стороны начал накладывать руку на сбережения, тратя их столь же легко и столь же непременно, как и его возлюбленная.

Непременным для Баньера, надо сказать ему в похвалу, было безусловное почитание своей совершенной, солнцеподобной возлюбленной.

Прежде всего молодому человеку захотелось покрыть Олимпию с ног до головы всякого рода драгоценностями. На это она заметила ему, что уже имеет столь же красивые, какие носят светские дамы. Однако Баньер настаивал, и тогда она пригрозила, что начнет покупать для него вдвое больше купленного им для нее.

— Пусть так, — смирился Баньер. — Никаких новых покупок. Я люблю драгоценности, но только на вас. Если бы мне и захотелось получить какую-нибудь вещицу, то исключительно из ваших. Дайте мне только тот перстень, что у вас на пальце.

— Какой перстень? — спросила Олимпия.

— Вот этот.

И Баньер указал на кольцо, оставленное г-ном де Майи вместе с двумя тысячами луидоров, То самое, блеск которого ревнивый глаз юноши заметил на камине во время ночной тревоги.

Это был прекрасный рубин, окруженный бриллиантами.

Наш герой остановил на нем свой выбор с той недвусмысленностью, что выражает нечто большее, чем простое желание.