Олимпия Клевская - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 201

Милосердие не может изменить Вам до такой степени, чтобы Вы меня осудили за то, что я сделал.

Надеюсь, что мои насильственные действия не оставили у Вас тягостных воспоминаний.

Вашу сутану я пристроил на хранение в надежное место.

Если Вы соблаговолите взять на себя труд прогуляться завтра в два часа пополудни по большой аллее Тюильри, я подойду к Вам и дам Вам полное удовлетворение.

Как видите, сударь и дорогой брат, я испытываю полное доверие к Вашей преданности и безукоризненной честности, ибо, как сказал поэт:

Ведь должно честным быть под шлемом иль сутаной.

Допустить, что Вы не являетесь таковым, сударь, значило бы не оказаться таковым самому.

Ваш почтительный слуга и друг

Баньер».

Весьма удовлетворенный этим посланием, сколь бы витиеватым оно ни было, Баньер отправил его по городской почте и стал ждать следующего дня, прячась от посторонних глаз как только мог.

Что это было необходимо, понять не трудно.

Впрочем, он был настолько поглощен своими мыслями, что времени для скуки у него не оставалось.

Возмущенный тем, что Олимпия могла, узнав его, так бросить несчастного безумца в беде, отринуть его, не проявив даже капли отзывчивости, он спрашивал себя, уж не утратила ли она и в самом деле последние остатки человеческих чувств.

Или она имела свои причины, чтобы поступать подобным образом?

Не была ли сама эта жестокость свидетельством участия в судьбе бывшего возлюбленного?

Бедный Баньер был так влюблен, что дошел до того, чтобы, задавая себе все эти вопросы, самому же на них отвечать: «Может быть».

А сверх того, зачем терзаться предубеждениями, доводить самого себя до лихорадочного состояния, когда в самом скором времени он не преминет разрешить все эти сомнения?

Вот только к какому способу прибегнуть?

Внезапно ворваться к Олимпии значило бы напугать ее до смерти, к тому же вследствие этого недолго навлечь на себя арест.

Все это требовало, чтобы он принял меры предосторожности, а главное — сумел убедить Олимпию, что он не сумасшедший.

Баньер чувствовал себя до такой степени влюбленным, что, не устрашась ни долгого срока, ни трудностей пути, дошел бы до самой Индии, веря, что вновь завоюет Олимпию, когда у них будет достаточно времени, чтобы успокоиться и прямо взглянуть друг другу в лицо.

Эгоистическое самозабвение подобного рода наделено силой, которую не принимают в расчет обычные люди. Эта сила всегда берет верх, как все то, чему в жизни человеческой нет равного противовеса.

Решающий день наступил.

Баньер в довольно чистом зеленом камзоле с десяти утра прохаживался под деревьями Тюильри, для вида держа книгу в руках.

Разумеется, он не читал: у него было о чем подумать, помимо всего того — хорошего или плохого, — о чем говорилось в этой книге, которую он позаимствовал у своего квартирного хозяина, даже не потрудившись прочесть ее названия.

Сердце его колотилось, готовое прорвать зеленый камзол. К полудню эта пытка стала для него почти нестерпимой.

Наконец, когда пробило два, он заметил Шанмеле, свернувшего на большую аллею.

Тотчас Баньер, не раздумывая, действительно ли аббат честный человек и не привел ли он за собой сбиров, чтобы изловить беглого сумасшедшего, бросился к нему и с жаром схватил его за обе руки.

Аббат был суров и чопорен, однако невольная улыбка выдала его как сообщника беглеца.

— Что же, — спросил Баньер, — неужели вы такой плохой христианин, господин Шанмеле, что не прощаете вашим должникам их долги?

— Да нет, — отвечал Шанмеле, — я вас прощаю, господин Баньер, хотя вы меня чуть не придушили, и не только прощаю, но и, поскольку от ваших двух экю осталось, должно быть, ливров шесть, я вам принес еще два; вы мне потом вернете все четыре разом; я хоть и не богат, но, хвала Создателю, сейчас ни в чем не нуждаюсь.

— И даже в вашей сутане? — смеясь, спросил Баньер.

— К счастью, — простодушно сказал Шанмеле, — я в свое время приобрел такой большой кусок ткани, что из остатка оказалось возможно выкроить вторую сутану; стало быть, у меня осталась та, которую вы видите на мне.

— Сегодня же вечером вы будете иметь и вторую, господин де Шанмеле, — заверил Баньер.

— Скажите сначала, где она? — спросил аббат. Баньер поведал ему историю сутаны.

— Если ваш портной мошенник, — сказал Шанмеле, — а это возможно, коль скоро вы не проводили разведку на сей счет, сутана уже сейчас окончательно потеряна; если же он человек честный, он и через неделю возвратит ее так же охотно, как сегодня, из чего следует, что вам нет надобности ради этого выпускать из рук экю, который может оказаться вам полезен.

— Определенно, — заявил Баньер, — вы мой ангел-избавитель, любезный господин де Шанмеле; я уверился в этом с той минуты, как вас увидел, и с каждой новой встречей моя уверенность крепнет.

— Однако вы просили меня сюда прийти не только затем, чтобы сказать мне это? — улыбаясь, спросил Шанмеле.

— Нет, отойдем подальше, прошу вас, ведь мне нужно вам многое сказать.

— Вас не страшит берег реки?

— Нисколько.

— Что ж! Идя сюда, я заметил под мостом рыбаков, они там сидят с удочками. Мы могли бы притвориться, будто наблюдаем за ними, и, если вам угодно, потолковать, прогуливаясь взад и вперед.

— Хорошо.

И оба, как предложил Шанмеле, оставив сад, спустились под мост. Оказавшись там, аббат остановился, скрестил руки и, глядя на Баньера, произнес:

— Господин Баньер, я с позавчерашнего дня спрашиваю себя, кем вы станете: честным человеком или отпетым мерзавцем.

— Ох, господин де Шанмеле! — воскликнул Баньер. — На каком же основании вы могли бы подозревать, что я стану отпетым мерзавцем?

— Увы, брат мой, — отвечал аббат, — вы же вот бросились в бушующий океан страстей. Ах, господин Баньер, это такой океан! В нем такие бури!

Баньер испустил глубокий вздох.

— Какой лоцман, — продолжал Шанмеле, поднимая взор к Небу, — может поручиться, что приведет судно в гавань при подобном волнении?

Баньер сообразил, что собеседник собирается пуститься в проповедь. Тут только он понял, зачем аббат увел его в сторону, и содрогнулся перед лицом того, что ему угрожало.

Вот почему он решил покончить с этой угрозой одним ударом.

— Дорогой господин де Шанмеле, послушайте, — начал молодой человек. — Вы избрали для своей кафедры великолепное местоположение, но я никогда не смогу внимать вам достаточно усердно, если речь пойдет о морали; поговорите со мной об Олимпии, мой милый господин аббат, и вы увидите, как я стану ловить каждое ваше слово.