Поначалу оглушенный, Майи не понял того, что сказала ему королева; ее первые слова показались ему следствием жалобы, которую Луиза, его супруга, принесла на суд Марии Лещинской; но в конце речь ее приняла странный оборот, который граф при всем своем желании совершенно не мог понять даже после долгого размышления.
Как бы то ни было, он поклонился.
Этот поклон королева, должно быть, восприняла как знак согласия.
И она перешла к другим предметам. Властители, по обыкновению, не тратят много слов в стремлении выразиться яснее; этот недостаток им прививают, чтобы они соответствовали своему званию.
Чувствуя себя человеком, заблудившимся в лесу, Майи вглядывался в окружающих, пытаясь найти объяснение этой загадке, но не находя его.
Его вопрошающий взгляд особенно упорно обращался к жене.
Но та, уткнувшись в карты, скорее лишилась бы обеих рук, нежели согласилась бы повернуть голову и поднять глаза.
Она чувствовала, что король смотрит на нее, что Ришелье за ней следит, что Майи ей угрожает.
К кому обратиться?
Майи испытывал невыносимые муки.
Он двинулся на поиски Пекиньи, который в этот день был в карауле и в своем парадном мундире выглядел блистательным.
— Ну, что? — спросил герцог, увидев приближающегося Майи. — Королева поговорила с тобой?
— Да.
— Значит, ты доволен?
— Признаться, я ее не понял.
— Ну, это ты со мной шутишь; право, нехорошо.
— Да нет же, я тебя уверяю…
— О, будь покоен, если весть о милости, что тебе уготована, и дойдет до меня чуть позднее, я все равно догадываюсь, какова она.
Произнеся эту почти оскорбительную фразу, герцог повернулся к Майи спиной.
Вконец ошеломленный, граф огляделся вокруг.
Ришелье беседовал с королем.
Майи не знал, к кому еще обратиться за помощью.
Вошел кардинал. По обыкновению, принятому у важных министров, его сопровождала толпа почти столь же внушительная, как та, что рождала такую зависть в маленьком Людовике XIV, когда он говорил о Мазарини:
— Вот султан со своей свитой.
Но Людовик XV, монарх добродушный, подобной зависти не знал. Когда он на кого-нибудь сердился, орудием его мести была шутка, и, надо признаться, благодаря своему язвительному уму мстил он недурно.
Майи оказался прямо на пути г-на де Флёри; он отступил, пропуская его преосвященство, согбенного под тяжестью своих семидесяти двух лет, и отвешивая ему легкий учтивый поклон.
Глаз у старого министра был острый: он с первого взгляд да заметил Майи.
Возможно, он его искал.
Он сделал графу знак приблизиться.
Майи поспешил подойти к нему.
Старец улыбался.
Это было на него мало похоже: он отличался суровостью, подобающей его летам, характеру и положению.
«Ах ты черт! — подумал Майи. — Сегодня вечером тут какой-то прилив радушия: все мне улыбаются, я захлебнусь в этом море любезностей. Что все это значит?»
— Господин граф, — обратился к нему министр, — ее величество меня так просила, что вам следует ее хорошенько поблагодарить.
Майи вытаращил глаза.
— Просила? — повторил он. — О чем?
— Она просила за вас.
— За меня?
— Ну, я дал слово и от него не отступлюсь. Ах! Как же горячо о вас пекутся!
— Кто? Королева? — спросил граф в волнении.
— О, у вас такие друзья! О том и речь, с тем я вас и поздравляю.
У Майи, совершенно обескураженного, опустились руки. Он и сейчас понимал не больше, чем прежде.
Ему подумалось, не стал ли он жертвой какого-нибудь розыгрыша и не сговорились ли все посмеяться над ним.
Флёри проследовал дальше, свита потянулась за ним.
Потом министр, засвидетельствовав свое почтение королеве, присоединился к молодому государю и долго о чем-то переговаривался с ним.
«Клянусь преисподней! — охваченный волнением, размышлял Майи. — Меня меньше, чем кого бы то ни было, можно упрекнуть в любопытстве, но, признаться, я бы много дал, чтобы узнать, в чем это я так преуспел».
В эту самую минуту он заметил, как дружески, непринужденно король разговаривает с Ришелье.
Головы собеседников так сблизились, что только правила учтивости мешали им столкнуться лбами.
Юный король внимательно слушал. Было видно, как лицо его расплывается в улыбке и как внезапно, безотчетным движением вскинув голову, он поглядывает попеременно то на графиню, то на Майи.
Затем, оставив Ришелье, он также непринужденно, кланяясь дамам и бросая слово-другое мужчинам, направился прямо к Майи.
Пекиньи тоже следил за происходящим никак не менее напряженно, и его перекошенная физиономия, с предписанной этикетом улыбкой, выражала крайнюю растерянность.
Больше, чем растерянность: горесть.
«Неужели король направляется ко мне? — подумал Майи. — Определенно что-то странное творится при этом дворе: фея, что распоряжалась церемонией моего рождения, сегодня вечером явно злоупотребляет своей волшебной палочкой».
Король остановился перед Майи.
— Сударь, — сказал он, — я подписал. Поверьте, ничто не могло бы быть для меня приятнее.
Данный момент отнюдь не предполагал рискованных попыток задавать вопросы тому, кого не расспрашивают.
Майи изобразил восхищение, и Людовик XV со всей любезностью продолжал изливать улыбки и приветствия на ряды придворных.
«Право же, — мысленно возроптал Майи, — это слишком! Король подписал. Но что? Ничто на свете не могло быть для короля приятнее того, что он подписал. Клянусь кровью Христовой, я должен узнать, что подписал король».
И вот в таком взбудораженном состоянии граф наткнулся на Ришелье, который шел к нему, потирая руки.
«Наконец! — сказал он себе. — На этот раз я уж что-нибудь да выясню».
Потом, задумавшись, он добавил:
«У Ришелье слишком веселый вид, чтобы он не припас для меня какую-то скверную новость».
LXXXI. ПОСОЛЬСТВО В ВЕНУ
Собрав все свое мужество, Майи шагнул навстречу Ришелье, который уже успел сделать к нему шагов двадцать.
— Ах! Идите же сюда, мой дорогой герцог, — сказал он. Чтобы назвать Ришелье своим дорогим герцогом, Майи должен был быть очень заинтригован.
— Добрый вечер, о счастливый смертный! — отозвался Ришелье.