— Клянусь святым Дунстаном, это огорчительно!
— И меня приводит в отчаяние.
— К тому же, по правде говоря, чем больше я смотрю на твой камзол, тем больше мне кажется, что он сделан как раз на меня! — воскликнул Патрик.
— Это прямо-таки чудо, — сказал Роберт, казалось желая подтолкнуть своего друга на какое-нибудь новое предложение.
— А нет ли какого-нибудь средства избежать подобного неудобства?
— Я такого не знаю; но ты человек с воображением, ищи.
— Есть одно! — воскликнул Патрик.
— Какое?
— Оно годится, если муж твоей любовницы не испытывает такого же страха перед господами лучниками шотландской гвардии, как муж моей.
— У меня нет любовницы, Патрик, — серьезно произнес Роберт.
— Тогда вот что, — предложил лучник, увлеченный осуществлением своей идеи и, следовательно, не думающий ни о чем другом, — в таком случае тебе безразлично, какой будет у тебя костюм.
— Совершенно безразлично, — подтвердил молодой человек.
— Так вот, раз я беру твой, бери мой.
На этот раз Роберту Стюарту удалось подавить улыбку.
— Как это? — спросил он, точно до конца не понял.
— У тебя нет неприязни к шотландской форме?
— Ни малейшей.
— Что ж, если у тебя будет неотложная необходимость выйти — ты выйдешь в моей форме.
— Ты прав, действительно ничего не может быть проще.
— К тому же, это даст тебе право беспрепятственного входа в Лувр. Роберт задрожал от радости.
— Это мое заветное желание, — улыбаясь, признался он.
— Тогда отлично. До завтра!
— До завтра! — ответил Роберт Стюарт, пожимая руку другу.
Патрик задержал ее в своей руке.
— Ты забыл одну вещь, — заявил он.
— Какую?
— По правде говоря, весьма полезную: ключ от моей комнаты.
— Клянусь верой, действительно, полезную! — воскликнул Роберт. — Давай же!
— Бери! Доброй ночи, Роберт!
— Доброй ночи, Патрик!
И два молодых человека, во второй раз пожав друг другу руки, пошли каждый своей дорогой: Патрик — к дверям Лувра, Роберт — к двери Патрика.
Оставим того из них, кто направился в Лувр, куда он попал как раз вовремя, чтобы не опоздать на вечернюю поверку, и последуем за Робертом Стюартом. Повозившись с двумя или тремя дверями, он нашел, наконец, ту, к которой подошел его ключ.
В очаге догорала виноградная лоза, освещая комнатку юного гвардейца. Это была опрятная клетушка, похожая на жилище студента наших дней.
Там стояла аккуратно убранная кушетка, находился небольшой ларь, два соломенных стула и стол; на столе в керамическом кувшинчике с удлиненным горлышком еще дымился фитилек сальной свечки.
Роберт взял головешку и, раздув ее, зажег свечку от вспыхнувшего пламени.
После этого он уселся за небольшим столом и, опершись лбом о сомкнутые ладони, глубоко задумался.
«Так вот, — наконец сказал он самому себе, отбрасывая волосы со лба, словно снимая огромную тяжесть, — так вот, я напишу королю».
И он поднялся.
На плите очага он нашел перо и пузырек с чернилами; но, как он ни искал, ни в ящике стола, ни в одном из трех ящиков ларя он не нашел и намека ни на бумагу, ни на пергамент.
Он продолжил поиски, но тщетно: его товарищ несомненно израсходовал последний листочек на письмо своей советнице.
И в отчаянии он вновь уселся за стол.
— О! — произнес он, — из-за отсутствия какого-то клочка бумаги я не смогу испробовать это последнее средство?
Пробило десять; в те времена, в отличие от наших дней, торговцы не работали до полуночи, так что затруднение было нешуточным.
Но вдруг он вспомнил про письмо короля, которое было при нем, и достал его из-за пазухи, решив использовать для своего замысла оборотную сторону листка.
Взяв чернильницу и перо, он написал следующее:
«Государь!
Осуждение советника Анн Дюбура несправедливо и кощунственно. Вашему Величеству закрывают глаза и Вас заставляют проливать самую чистую кровь в Вашем королевстве.
Государь, Вам кричит человек из толпы: откройте глаза и посмотрите на пламя костров, пылающих по всей Франции, — их разожгли окружающие Вас честолюбцы.
Государь, откройте уши и послушайте жалобные стоны, доносящиеся с Гревской площади до самого Лувра.
Слушайте и смотрите, государь! Как только Вы увидите пламя и услышите стоны, Вы несомненно свершите помилование».
Шотландец перечитал письмо и сложил его так, чтобы оборотная сторона королевского послания с его обращением стала лицевой; при этом, естественно, оборотная сторона его письма стала не чем иным, как лицевой стороной послания короля.
— Итак, — пробормотал он, — каким способом доставить письмо в Лувр? Дождаться Патрика, когда он придет завтра? Это может оказаться слишком поздно. Кроме того, несчастного Патрика могут арестовать как моего соучастника. Я и так уже навлекаю на него опасность, воспользовавшись его гостеприимством. Что же делать?
Он встал у окна и попытался придумать что-нибудь. В столь отчаянной ситуации охотно посоветуешься и с неодушевленными предметами.
Мы уже говорили, что для декабря день был великолепным.
У свежего воздуха, у звездного неба, у погруженной в тишину ночи Роберт спрашивал совета, как ему быть.
Из мансарды Патрика, расположенной в самой высокой части дома, он разглядывал башни королевского дворца.
Деревянная башня, расположенная в самом дальнем углу дворца и смотрящая чуть ли не прямо на Нельскую башню, находясь между рекой и внутренним двором Лувра, великолепно прорисовывалась при фантастическом лунном свете.
При виде этой башни Роберт, казалось, обрел искомое средство препроводить свое письмо к королю; вернув пергамент в карман, он погасил свечку, надел шляпу, завернулся в плащ и быстро спустился по лестнице.
За несколько дней до этого был издан ордонанс, запрещающий всем прохожим и лодочникам пересекать Сену начиная с девяти вечера.
Теперь было десять: нечего было и мечтать о пароме.
Единственно возможной для Роберта дорогой оставалась та, по которой он уже проследовал, поэтому необходимо было вернуться тем же путем, что он избрал, покинув Гревскую площадь.
И он направился к мосту Сен-Мишель, оставляя по левую руку Бочарную улицу, чтобы избежать риска встретиться с дворцовой стражей, и через мост Нотр-Дам вышел на сеть улиц, которые должны были привести его к Лувру.