Его рука вновь метнулась вперед. Пальцы сжались на горле Эльзы:
– Ты разменяла память на ногу?!
– Я… – она задыхалась.
– Ты! Почему ты не сказала нам?!
– …убьете… меня!..
– Дрянь! Ты скрыла от нас… О, прости!
Хватка ослабла. Кашляя, Эльза упала на ковер. Голова шла кругом, каждый глоток воздуха был подарком судьбы. Наклонившись вперед, король следил за сивиллой. Лицо Ринальдо выражало самое искреннее раскаяние.
– Мы поторопились. Мы разгневались, узнав, что наше сокровище скрыло от нас правду. Терпеть не можем лгунов и лицемеров! Мы желаем, чтобы нам всегда говорили правду, как бы она ни была отвратительна…
Лучше бы я умерла, думала Эльза. Принц жив, а я хочу умереть. Сдохнуть под забором, или под топором палача. Присоединиться к теням моих сестер. Моих заблудших, моих безмозглых сестер. Оказывается, Янтарный грот умеет просто спасать. Где бы он ни находился, в скале, в диадеме, или в моем воображении – он способен лечить телесные недуги. Жалкий обрывок памяти за ногу его высочества! Зачем же мы резали? Зачем грот показывал нам ужасный, мучительный размен: слепоту на острый нюх, колченогость на силу мышц? Мы не умели верно спрашивать. Иначе бы в обители исцеляли безнадежных, а не калечили здоровых. Неужели король был прав, и погромщики были правы, когда обрушились на обитель? Светлая Иштар, прости глупых…
– Наше сокровище заслуживает награды. Чего вы хотите?
– Смерти!
Король не удивился.
– Мы раздумывали над таким вариантом. Нет, это будет неразумно. Мы имеем в виду, неразумно с нашей стороны. Чего заслуживают сокровища? Алмазы, золото, драгоценности? Их прячут под замок, и ставят стражу. Вы заслуживаете тюрьмы, милочка. Это единственно верное решение. Посмотрите вокруг, – широким жестом Ринальдо обвел спальню. – Нравится?
И, не дождавшись ответа, продолжил:
– Ваша тюрьма будет стократ роскошней. И гораздо просторней. Мы отведем вам под темницу целый замок. Где-нибудь в труднодоступных, малонаселенных местах. Подыщем чудесного тюремщика: знатного, не слишком старого, а главное, всецело преданного нашему величеству. Он возьмет вас в жены. Подарит титул, который ваши дети получат в наследство. Он будет вас холить и лелеять, исполняя любые прихоти. Впрочем, не любые. Вряд ли вы сможете выезжать за пределы замка – или принимать гостей. В остальном наше сокровище не будет знать отказа. Если мы умрем раньше вас, вы перейдете в наследство к нашему сыну. Когда Альберт подрастет, мы поведаем ему, какова ваша истинная ценность…
Король встал:
– Скажите: «Благодарю вас, государь!»
– Благодарю вас, государь, – повторила Эльза.
Скорчившись у ног Ринальдо, она не понимала, что говорит.
8.
Вульма разбудил голод.
В брюхе ворчал зверь. Царапался, требовал куска парного мяса. Кишки обратились в змей. Кубло извивалось, как в брачную пору, стреляя раздвоенными язычками. Время от времени особо вредная гадюка запускала клыки в нежные Вульмовы потроха. При одной мысли о краюхе ржаного хлеба, густо посыпанной солью, во рту копилась слюна. А если вообразить холодную телятину с хреном…
Чертыхаясь вполголоса, Вульм сел на кровати. Напротив, на своем ложе, свесив на грудь лохматую голову, сидел Натан. Храпел, как бес, сукин сын. В щель между шторами тыкалась луна, заливала парня млечным соком. Вчера, после того, как увезли сивиллу, изменник словно с цепи сорвался. Носился по башне, топоча хуже дикого табуна. Рыдал, бранился; лупил кулачищами в стены. Кто б ни строил башню Инес ди Сальваре, каменщики или демоны – хвала Митре, они постарались на совесть. Кое-где с крюков сорвались гобелены, в кабинете рухнули две полки, а так – ничего. Вульм нянькой таскался за бугаем. Выслушивал проклятия: смешные, детские. Отмалчивался в ответ на призывы немедленно кинуться на штурм королевского дворца. Глотал обвинения в трусости; прятал руки за спину, чтобы, упаси Иштар, не садануть изменника сковородой промеж рогов – для вразумления.
Он и забыл, что Натан – совсем еще мальчишка. Сосунок, свирепая зелень. Рядом с горой мускулов, в которую превратился бедняга, мудрец из мудрецов – и тот забудет, с кем имеет дело… Ожидая, пока к парню вернется разум – или в башню вернется Циклоп, единственный, способный угомонить буяна – Вульм вспоминал себя-тринадцатилетнего. Сироту, бродягу, младшего из шайки Коллена Шармаля по кличке Ухарь. Это Ухарь, подобрав в лесу еле живого, покрытого коростой щенка, подарил ему свой нож. Вульм на всю жизнь запомнил: наборная рукоять из колец кожи, бритвенно-острое лезвие… Когда Ухарь закачался на виселице, юный Вульм, стоя в толпе зевак, орал вместе со всеми: «Да здравствует правосудие!» Позже судью, огласившего приговор Коллену Шармалю, смутьяну и злодею, нашли у дверей борделя, куда судья частенько захаживал. Под ребром покойника торчал памятный ножик, а ко лбу кровью была приклеена записка: «Правосудию от волка». Ухарь звал его волчонком; волком Вульм тогда назвал себя впервые.
Подарить Натану нож? На кой ему нож, еще порежется! Подарить дубину? И пусть берет дворец приступом…
С возвращением Циклопа легче не стало. Сын Черной Вдовы заявился в башню пьяным вдрабадан. Перед тем он еле держался в седле, при каждом удобном случае норовя свалиться на землю. Симон был вынужден всю дорогу идти пешком, рядом с пони, придерживая спутника. Вконец измученный, маг даже не выслушал до конца сбивчивый рассказ Натана про визит короля и похищение сивиллы. Отмахнувшись от изменника, старец убрел отдыхать. Циклоп же затребовал еще вина, сблевал – и сказал, что все сивиллы на свете могут провалиться в ад, где им самое место, а лично он приляжет вздремнуть в спальне Красотки.
С этой минуты Натана как подменили. Мрачный, злой, он бросил стенать и засел у окна, о чем-то размышляя. Меж бровями парня залегла неприятная складка. Откровенно говоря, Вульм предпочел бы вопли и беготню. Новый изменник слегка пугал его. Он не знал, чего ждать от такого Натана. За ужином бугай жевал молча, уткнувшись взглядом в миску. Все попытки разговорить дурака провалились – парень словно язык проглотил. В комнате, отведенной им для ночлега, он сел на кровать, не раздеваясь – и просидел так, пока Вульма не сморил сон.
Вон, до сих пор сидит, громила.
От дурных воспоминаний голод вспыхнул с новой силой. Сунув ноги в сапоги, стоявшие у окна, Вульм прошлепал на кухню. Разжигать печь не было ни времени, ни охоты. Из котла он выгреб остатки каши – липкие комья с темными прожилками жареного лука. Нашел хлеб, соль; очистил две ядреные луковицы. Запихивая снедь в себя, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, Вульм ощущал, как беспокойство охватывает его с новой силой. Голод лишь подтверждал то, о чем говорило чутье: близились перемены, и вряд ли к лучшему. Вульму всегда хотелось есть по ночам, когда впереди маячили неприятности. Кишки сворачивались в узлы двадцать лет назад, в тени скал Шаннурана, где Вульм заночевал, чтобы на следующий день спуститься под землю за Оком Митры. Изо рта текла слюна, а желудок сводило спазмами, когда позже они с великаном-северянином Хродгаром встали лагерем в нагорьях Су-Хейль, близ Пальца Хатон-Идура, намереваясь завтра днем выйдти к Пещере Смеющегося Дракона. Сосало под ложечкой в лесу графства Деларен, под проливным дождем – припасы кончились, и Вульм, помнится, утешал себя тем, что скоро дом, жаркий очаг, и Мари ждет отца с котелком жаркого из кролика… Впервые же Вульм познакомился с незваным гостем-голодом давным-давно, когда еще был желторотым волчонком, а не Вульмом из Сегентарры. Тайком, давясь, он жевал вяленую конину, жесткую и вонючую, украденную у кого-то из приятелей по шайке – а на рассвете узнал, что Ухаря взяли тепленьким, на мельничихе Асе, по доносу ревнивца-мельника.