Страхи мудреца. Книга 2 - читать онлайн книгу. Автор: Патрик Ротфусс cтр.№ 63

Она притянула ее так же легко, как первую, и поступила с ней точно так же. И вновь это движение показалось мне знакомым, однако я никак не мог понять, что же это такое.

Фелуриан принялась что-то негромко мурлыкать себе под нос и потянулась за следующим лучом звездного света. Сделалось чуть светлее. То, что лежало у нее на коленях, выглядело как плотная темная ткань. Увидев это, я осознал, что мне это напоминает: моего отца за шитьем. Она что, шьет звездными лучами?

Шьет звездными лучами… И тут меня осенило. «Шаэд» значит тень. Она каким-то образом принесла с собой охапку тени и теперь сшивает ее звездными лучами. Она шила мне плащ из тени.

Абсурдно звучит, да? Мне это показалось абсурдным. Однако, невзирая на мое невежественное мнение, Фелуриан взяла еще одну прядь звездного света и поднесла ее к своим коленям. Я отбросил всякие сомнения. Только глупец не верит тому, что видит собственными глазами.

К тому же звезды надо мной были яркими и незнакомыми. Я сидел рядом со сказочным существом. Она тысячу лет оставалась юной и прекрасной. Она могла остановить поцелуем мое сердце и разговаривать с бабочками. Стоило ли теперь начинать сомневаться?

Через некоторое время я подсел поближе, чтобы лучше видеть. Она улыбнулась, когда я сел рядом, и торопливо чмокнула меня в щеку.

Я задал пару вопросов, но ее ответы были либо бессмысленны, либо безнадежно небрежны. Она понятия не имела ни о законах симпатии, ни о сигалдри, ни об аларе. Она просто не думала, будто есть нечто особенное в том, чтобы сидеть в лесу, держа на коленях охапку тени. Сначала я обиделся, потом мне сделалось ужасно завидно.

Я вспомнил, как нашел имя ветра в ее беседке. Я чувствовал себя так, словно впервые в жизни пробудился по-настоящему, истинное знание струилось в моей крови, точно лед.

Это воспоминание на миг обрадовало меня, а потом оборвалось, как недоигранный аккорд утраты. Мой спящий разум вновь погрузился в дремоту. Я снова переключил внимание на Фелуриан, стараясь понять.

Вскоре Фелуриан встала плавным движением и подняла на ноги меня. Весело напевая, она взяла меня под руку, и мы пошли обратно туда, откуда пришли, болтая по пути ни о чем. Темный шаэд она несла, небрежно перекинув его через руку.

А потом, когда на небе проступил первый слабый отсвет сумерек, она незримо повесила его на темные ветви ближайшего дерева.

— Иногда единственный способ — это заманивать понемногу, — сказала она. — Нежная тень боится света свечи. Как же твоему неоперившемуся шаэду не чувствовать того же?

После похода за тенью я принялся более настойчиво расспрашивать Фелуриан о магии. Большинство ее ответов, увы, звучало все так же буднично. Как собирать тень? Да вот так — она показала рукой, словно взяла ломтик плода.

Другие ответы были практически непонятны — там было слишком много незнакомых слов из языка фейе. А когда она пыталась объяснить мне эти термины, наши разговоры безнадежно увязали в риторических хитросплетениях. Временами я чувствовал себя так, словно встретил второго Элодина, только более тихого и привлекательного.

И все же кое-что я узнал. То, что она делала с тенью, называется ведовство. Когда я спросил, что такое ведовство, она ответила, что это «искусство делать так, чтобы было». Это не то же самое, что чародейство, которое является «искусством делать так, чтобы казалось».

Кроме того, я узнал, что в Фейе не существует направлений в обычном смысле этого слова. Триметаллический компас здесь так же бесполезен, как жестяной гульфик. Севера не существует. А когда на небе царят вечные сумерки, нельзя увидеть, как солнце встает на востоке.

Но если пристально посмотреть на небо, станет видно, что часть горизонта чуточку светлее, а в противоположной стороне — чуточку темнее. И если идти туда, где светлее, со временем настанет день. А противоположный путь ведет в более темную ночь. И если идти в одном направлении достаточно долго, ты со временем пройдешь все сутки насквозь и вернешься туда, откуда вышел. Во всяком случае, теоретически.

Фелуриан называла эти два направления фейенского компаса Днем и Ночью. В другое время она называла их также Тьмой и Светом, Летом и Зимой или Вперед и Назад. Однажды она даже упомянула о них как о Хмурости и Улыбке, но, судя по тому, как она это сказала, она, скорее всего, пошутила.

* * *

Память у меня хорошая. Возможно, скорее благодаря этому я сделался тем, кто я есть. Это талант, на котором основано множество иных дарований.

Я могу лишь догадываться, чему я обязан такой памятью. Возможно, раннему сценическому обучению, играм, с помощью которых родители помогали мне заучивать реплики. Может быть, упражнениям для ума, которым учил меня Абенти, готовя в университет.

Но, как бы то ни было, память всегда хорошо мне служила. Иногда она работает куда лучше, чем мне бы того хотелось.

И при всем при том, когда я думаю о времени, проведенном в Фейе, мои воспоминания представляются на удивление обрывочными. Разговоры с Фелуриан прозрачны как стекло. Все ее уроки я помню так твердо, словно они записаны у меня на коже. Ее облик. Вкус ее губ. Как будто бы это было вчера.

А иных вещей я вспомнить просто не могу.

К примеру, я помню Фелуриан в лиловых сумерках. По ее коже бегали пятна тени от ветвей, придавая ей такой вид, будто она находится под водой. Я помню ее в мерцающем свете свечей, когда дразнящие тени скрывали больше, чем озаряли свечи. И в ярком янтарном сиянии ламп. Она купалась в нем, точно кошка, и кожа ее светилась теплым светом.

А вот самих ламп не помню. И свечей не помню. С ними же всегда столько возни, а я вот напрочь не помню, чтобы поправлял фитиль или вытирал сажу со стекла. Не помню, чтобы там пахло маслом, или дымом, или воском.

Помню, как ел. Плоды, хлеб, мед. Фелуриан ела цветы. Свежие орхидеи. Дикий триллиум. Сочный селас. Я и сам пробовал есть цветы. Мне больше всего понравились фиалки.

Это не значит, что она питалась одними цветами. Ей нравился и хлеб, и масло, и мед. Особенно она любила чернику. Было там и мясо. Не за каждой трапезой, но бывало. Дичь. Фазаны. Медвежатина. Причем Фелуриан ела это все почти сырым.

И за едой она, надо сказать, не скромничала. И не аккуратничала. Мы ели руками, рвали зубами, а перемазавшись медом, соком или медвежьей кровью, шли умываться в озерце.

Как сейчас ее вижу: обнаженную, смеющуюся, с кровью, текущей по подбородку. Она была царственная, как королева, нетерпеливая, как дитя, гордая, как кошка. И все же она не походила ни на королеву, ни на дитя, ни на кошку. Нет, ничуть. Ни капельки.

Так это я к чему: я помню, как мы ели. А вот откуда еда бралась — не помню. Может, кто-то ее приносил? Может, она ее сама добывала? Хоть убей, не вспомню. Мысль о слугах, нарушающих неприкосновенность ее сумеречной прогалины, представляется мне невозможной, но и мысль о том, чтобы Фелуриан сама пекла себе хлеб, — тоже.