Скепсис в его голосе слышался даже сквозь сильный акцент.
Я кивнул.
— Просто сюда я пришел первым делом, — объяснил я, оглядывая комнату, буравя взглядом закрытые двери и пытаясь придумать, как убедить его впустить меня.
Он заговорил прежде, чем мне в голову что-нибудь пришло:
— Если ты хочешь успеть на экзамены, тебе надо поспешить. Сегодня последний день. Иногда они не сидят даже до полудня.
Мое сердце гулко забилось — я-то думал, они работают целый день.
— Где они?
— В пустотах. — Он указал на наружную дверь. — Вниз, потом налево. Короткое здание с… цветными окнами. Два больших… дерева перед ним. — Он помолчал. — Клен? Это название дерева?
Кивнув, я выскочил наружу и побежал по дороге.
Двумя часами позже, борясь с тошнотой в желудке, я взобрался на сцену пустого театра в пустотах. Помещение было совершенно темным, за исключением широкого круга света, охватывавшего стол магистров. Пройдя вперед, я встал на краю светового круга и стал ждать. Девять магистров неспешно закончили беседу и повернулись ко мне.
Огромный стол в форме полумесяца был поднят на возвышение, так что, даже сидя, магистры смотрели на меня сверху вниз. Выглядели они весьма серьезными людьми — в возрасте от зрелости до седой старины.
Повисла долгая тишина. Наконец человек, сидевший в центре полумесяца, сделал мне знак. Я предположил, что это ректор.
— Подойди ближе, чтобы мы могли видеть тебя. Вот так хорошо. Здравствуй. Как тебя зовут, мальчик?
— Квоут, сэр.
— И зачем ты здесь?
— Я хочу учиться в Университете, — сказал я, посмотрев ему в глаза, — хочу быть арканистом.
Потом оглядел всех по очереди: некоторые развеселились, но никто особенно не удивился.
— Понимаешь ли ты, — произнес ректор, — что Университет нужен для продолжения образования? А не для его начала?
— Да, ректор. Я знаю.
— Очень хорошо, — ответил он. — Могу я посмотреть на твое рекомендательное письмо?
Я не колебался:
— Боюсь, у меня его нет, сэр. Оно совершенно необходимо?
— Обычно у поступающих есть поручитель, — пояснил он. — Желательно, арканист. Эти письма рассказывают нам, что вы уже знаете, в чем вы сильны, а в чем слабы.
— Арканиста, у которого я учился, звали Абенти, сэр. Но он не давал мне рекомендательного письма. Могу я вам сам все рассказать?
Ректор сурово покачал головой:
— К несчастью, у нас нет способа установить, учился ли ты у арканиста, без каких-либо доказательств. Есть у тебя что-нибудь, что могло бы подтвердить твой рассказ? Например, переписка или какая-нибудь запись?
— Он подарил мне книгу перед тем, как наши пути разошлись, сэр. И написал в ней посвящение для меня, а также свое имя.
Ректор улыбнулся:
— Это подойдет. Книга у тебя с собой?
— Нет. — Я подпустил в голос искренней горечи. — Мне пришлось заложить ее в Тарбеане.
Сидящий слева от ректора магистр риторики Хемме издал на это негодующее фырканье, принесшее ему раздраженный взгляд ректора.
— Пойдем, Эрма, — сказал Хемме, хлопнув по столу ладонью. — Мальчик явно лжет. У меня есть важные дела на сегодняшний день.
Ректор бросил на него чрезвычайно раздраженный взгляд:
— Я не давал тебе разрешения говорить, магистр Хемме. — Они уставились друг на друга и смотрели, пока Хемме наконец не нахмурился и не отвернулся.
Ректор снова повернулся было ко мне, но уловил какое-то движение от одного из других магистров.
— Да, магистр Лоррен?
Высокий тощий магистр без всякого выражения посмотрел на меня:
— Как называлась книга?
— «Риторика и логика», сэр.
— И где ты ее заложил?
— В «Разорванном переплете» на Приморской площади.
Лоррен повернулся к ректору:
— Я еду завтра в Тарбеан за материалами для наступающей четверти. Если книга там, я привезу ее. Тогда можно будет уладить дело о заявке мальчика.
Ректор чуть кивнул:
— Спасибо, магистр Лоррен. — Он откинулся в кресле и сложил руки перед собой. — Очень хорошо. Что бы рассказало нам письмо Абенти, если бы он его написал?
Я набрал побольше воздуха:
— Оно бы рассказало, что я знаю наизусть первые девяносто симпатических заклятий. Что я могу делать двойную перегонку, титровать, кальцинировать, возгонять и осаждать растворы. А также, что я сведущ в истории, споре, медицине и геометрии.
Ректор прикладывал все усилия, чтобы не улыбнуться.
— Приличный список. Ты уверен, что не упустил чего-нибудь?
Я промолчал.
— Возможно, он также упомянул бы о моем возрасте, сэр.
— И сколько же тебе лет, мальчик?
— Квоут, сэр.
Улыбка расплылась по лицу ректора:
— Квоут.
— Пятнадцать, сэр.
Среди магистров послышался шорох, все они сделали какое-нибудь маленькое движение: обменялись взглядами, подняли брови, покачали головами. Хемме закатил глаза.
Только ректор не шевельнулся.
— А как бы он упомянул о твоем возрасте?
Я позволил себе чуть — на тонкую серебряную монетку — улыбнуться:
— Он бы убеждал вас не обращать на это внимания.
Наступила пауза — не дольше вдоха. Потом ректор глубоко вздохнул и откинулся в кресле.
— Хорошо. У нас будет к тебе несколько вопросов. Начнете, магистр Брандье? — Он сделал жест в сторону одного из концов полукруглого стола.
Я повернулся к Брандье, тучному и лысоватому магистру арифметики.
— Сколько гран в тринадцати унциях?
— Шесть тысяч двести сорок, — немедленно ответил я.
Он слегка поднял брови.
— Если у меня есть пятьдесят серебряных талантов и я перевожу их в винтийскую монету, а потом обратно, сколько я получу, если сильдийцы всякий раз берут по четыре процента?
Я начал сложный перевод валют, потом улыбнулся, поняв, что он не нужен.
— Сорок шесть талантов и восемь драбов, если обмен честный. Сорок шесть ровно, если нет.
Он снова кивнул, глядя на меня еще более пристально.
— У тебя есть треугольник, — медленно сказал он. — Одна сторона — семь метров, другая три с половиной метра. Один угол — шестьдесят градусов. Какой длины третья сторона?
— Угол между этими двумя сторонами?
Он кивнул. Я закрыл глаза на длину половины вдоха, затем открыл снова.