— Я услышал тебя трижды, Реши, — ответил Баст по всей форме.
— Иди.
Полчаса спустя Баст принес в комнату хозяина ужин и заверил его, что внизу все в порядке. Коут кивнул и отдал краткие распоряжения, чтобы до завтра никому не пришло в голову его побеспокоить.
Закрыв за собой дверь, Баст некоторое время постоял на верхней площадке лестницы, пытаясь что-нибудь придумать. На его лице ясно читалась тревога.
Баст и сам не понимал, что его так беспокоило. Коут с виду ничуть не изменился — разве что двигался чуть медленнее да искорка в глазах, которая зажглась сегодня вечером, потускнела. На самом деле стала почти неразличима. Если вообще не погасла.
Коут сел перед очагом и механически съел свой ужин: просто сложил в себя, как на полку в кладовой. Дожевав последний кусок, он продолжал сидеть, глядя в пустоту — не помня ни вида, ни вкуса того, что ел.
Внезапный треск в камине заставил Коута моргнуть и оглядеться. Он посмотрел вниз, на свои стиснутые руки. Потом поднял их с колен и вытянул вперед, словно согревая у огня: изящные ладони с длинными тонкими пальцами. Коут пристально вглядывался в них, словно ожидая, что они начнут делать что-нибудь сами по себе, затем снова обхватил одну руку другой и, опустив их на колени, вернулся к созерцанию огня. Так он и сидел: неподвижно, не меняясь в лице, пока в очаге не осталось ничего, кроме серой золы и тускло светящихся угольков.
Когда Коут раздевался перед сном, пламя вдруг вспыхнуло и алый свет нарисовал на его спине и руках тонкие светлые линии. Шрамы были ровные и серебристые, они прочерчивали тело, как молнии, как следы былых воспоминаний. Вспышка на мгновение высветила все раны: и давние, и свежие. Тонкие, ровные, серебристые шрамы — все, кроме одного.
Огонь мигнул и погас. В пустой постели человека встретил сон — и обнял, словно возлюбленная.
Путешественники уехали рано утром следующего дня. Ими занимался Баст, объяснив, что колено его хозяина ужасно распухло и он не может спуститься по ступенькам в такую рань. Все посочувствовали бедняге, кроме рыжеволосого купеческого сынка: после вчерашней выпивки он почти ничего не помнил. Лудильщик выдал на-гора проповедь о пользе умеренности, охранники обменялись улыбками и закатили глаза, а Баст порекомендовал несколько малоприятных способов лечения похмелья.
Когда они уехали, Баст занялся хозяйством — не слишком тяжелая работа при отсутствии клиентов. По большей части она состояла в придумывании себе развлечений.
Коут, спустившийся в зал после полудня, обнаружил помощника за стойкой: тот колол орехи толстенной книгой в кожаном переплете.
— Доброе утро, Реши.
— Доброе утро, Баст, — ответил Коут. — Какие новости?
— Мальчик Оррисонов забегал. Спрашивал, не нужна ли нам баранина.
Коут кивнул, будто ожидал чего-то в этом роде.
— Сколько ты заказал?
Баст сделал гримасу:
— Я ненавижу баранину, Реши. У нее вкус мокрых рукавиц.
Коут пожал плечами и направился к двери:
— У меня есть несколько дел. Присмотришь тут?
— Как всегда.
Осенний воздух, тяжелый и неподвижный, висел над пустынной фунтовой дорогой, идущей через центр городка. Ровная серая простыня облаков, похоже, никак не могла собраться с силами и пролиться дождем.
Коут пересек улицу и подошел к открытой двери кузницы. Кузнец, коротко стриженный, но с густой косматой бородой, аккуратно загнал пару гвоздей в воротник косы, прочно закрепив лезвие на изогнутом косовище. Трактирщик молча наблюдал за его работой.
— Привет, Калеб, — сказал он наконец.
Кузнец прислонил косу к стене.
— Что могу сделать для тебя, мастер Коут?
— Мальчик Оррисонов к тебе тоже забегал? — (Калеб кивнул.) — У них продолжают пропадать овцы?
— На самом деле несколько пропавших нашлось. И все разодранные, прямо-таки в клочья.
— Волки? — предположил Коут.
Кузнец пожал плечами:
— Вроде не сезон для них, но кому еще? Медведь? Оррисоны, видать, распродают все, за чем не могут уследить, — у них рук не хватает, да и вообще.
— Рук не хватает?
— Батрака пришлось отпустить из-за налогов, а старший сын принял королевскую монету в начале лета. Так что сейчас он сражается с бунтовщиками в Менате.
— В Менерасе, — мягко поправил Коут, — Если увидишь парня еще раз, передай, пожалуйста, что я хотел бы купить три полутуши.
— Ладно, скажу. — Кузнец одарил трактирщика понимающим взглядом. — Еще что-нибудь?
— Ну… — Коут, внезапно смутившись, отвел глаза. — Я тут подумал… Нет ли у тебя, случайно, железного прута? — спросил он, не поднимая взгляда. — Не обязательно что-то красивое — простая чугунная палка прекрасно подойдет.
Калеб фыркнул:
— Я уж гадал, зайдешь ли ты. Старый Коб и остальные позавчера еще приходили. — Он прошел к верстаку и поднял кусок холстины. — Вот я и сделал парочку про запас, на всякий случай.
Коут взял железный прут около полуметра длиной и небрежно помахал им.
— Разумно.
— Я свое дело знаю, — степенно ответствовал кузнец. — Тебе еще чего-нибудь?
— На самом деле, — сказал Коут, поудобнее пристраивая прут на плече, — есть еще кое-что. У тебя найдутся ненужные рукавицы и фартук?
— Может, и найдутся, — с сомнением отозвался кузнец. — А тебе зачем?
— Да у меня за трактиром, — Коут кивнул в сторону «Путеводного камня», — ежевичник старый. Я подумываю выкорчевать его, чтобы в следующем году посадить сад. Но совсем не хочется потерять на этом половину своей шкуры.
Кузнец кивнул и прошел в заднюю комнату лавки, махнув Коуту следовать за ним.
— Вот, остались старые, — сказал он, извлекая на свет пару тяжелых рукавиц и жесткий кожаный фартук, местами почерневший и заляпанный жиром. — Не слишком хороши, но от самого худшего, пожалуй, спасут.
— Сколько ты за них хочешь? — спросил Коут, вытаскивая кошелек.
Кузнец помотал головой:
— Йоты за глаза хватит. Ни мне, ни мальчику они уже не нужны.
Трактирщик отдал ему монетку, и кузнец запихал покупку в старый холщовый мешок.
— Ты уверен, что стоит это делать сейчас? — спросил Калеб. — Дождя вон уже сколько не было. После весенних оттепелей земля-то помягче будет.
Коут пожал плечами:
— Дедуля мне всегда говорил: осень — самое время выкорчевать то, чего не хочешь больше видеть, оно тогда не возвращается. — Он подпустил в голос старческой дрожи: — Весной во всем слишком много жизни. Летом все растет и крепнет, так просто не уйдет. А вот осенью… — Он оглянулся на желтеющие деревья. — Осень — самое время. Все устает и готово умереть.