Тот стоял ярдах в сорока, спиной ко мне, внимательно разглядывая в бинокль какую-то птицу на верхушке дерева. При моем приближении опустил бинокль, обернулся с такой физиономией, словно не ожидал меня тут встретить. Не слишком убедительная импровизация; я не мог знать, что свои актерские таланты он приберегает для сцены, которой предстояло разыграться через несколько минут.
35
Бредя к нему по хвойной подстилке — одет он был строже, чем обычно в дневное время: темно-синие брюки и водолазка, тоже синяя, но еще темнее, — я собирался в кулак, ибо вся его многозначительная поза прямо-таки кричала об очередном подвохе. Прима его труппы, несомненно, не кривила душой — по крайней мере, расписывая свой восторг перед ним и уверенность в том, что он не злодей. Но и взвесь сомнения, даже ужаса обнаружилась в ней ярче дозволенного. Ей хотелось убедить не столько меня, сколько себя самое. И при первом же взгляде на старика мною опять овладело недоверие.
— Здравствуйте.
— Добрый день, Николас. Простите, что отлучился. Маленький скандал на Уолл-стрит. — Казалось, Уолл-стрит находится не просто в другом полушарии, но на другом краю вселенной. Я принял сочувствующий вид.
— Что вы говорите!
— Два года назад я по неразумию вступил в кредитный консорциум.
Вообразите себе Версаль, в котором не один Roi Soleil
[68]
, a целых пять.
— И кого вы снабжали кредитами?
— Кого только не снабжал, — зачастил он. — Пришлось ехать в Нафплион, чтобы позвонить в Женеву.
— Надеюсь, вы не вылетели в трубу.
— В трубу вылетают только идиоты. Но это происходит с ними еще во чреве матери. С Лилией болтали?
— Да.
— Хорошо.
Мы направились к дому. Смерив его взглядом, я уронил:
— Познакомился с ее сестрой.
Он дотронулся до мощного бинокля, что висел у него на шее:
— Мне послышалось пение горной славки. Сезон их перелета давно миновал. — Не столько обструкция, сколько цирковой фокус: тема разговора бесследно исчезает.
— Точнее, видел ее сестру.
Он сделал еще несколько шагов — похоже, лихорадочно соображая.
— У Лилии нет сестер. По крайней мере тут.
— Я только хотел сказать, что скучать мне в ваше отсутствие не давали.
Без улыбки склонил голову. Мы замолчали. Он до смешного напоминал шахматиста, задумавшегося над очередным ходом; бешеный перебор комбинаций. Раз он даже собрался что-то сказать, но прикусил язык.
Мы достигли гравийной площадки.
— Как вам мой Посейдон?
— Он великолепен. Я чуть было не…
Схватив меня за руку, он прервал мою фразу; опустил голову, будто не находя нужных слов.
— Ее следует развлекать. Ей это необходимо. Но не расстраивать. Теперь вы, конечно, поняли, почему. Простите, что мы не открыли вам всего сразу.
— Вы имеете в виду… амнезию?
Застыл у самой лестницы.
— Больше вас в ней ничего не насторожило?
— Насторожило многое.
— Болезненные проявления?
— Нет.
Вскинул брови, точно удивившись, но поднялся по ступенькам; положил бинокль на ветхую камышовую кушетку, шагнул к столу. Прежде чем усесться, я, в подражание ему, пытливо дернул головой.
— Навязчивая страсть к переодеванию. Ложные мотивировки. И это вас не насторожило?
Я закусил губу, но на лице его, пока он снимал с блюд муслиновые салфетки, не дрогнул ни один мускул.
— Я думал, как раз это от нее и требуется.
— Требуется? — Он сделал вид, что озадачен, но взгляд его сразу прояснился. — А, вы хотите сказать, что для шизофрении подобные симптомы типичны?
— Для шизофрении?
— Вы разве не о ней? — Пригласил меня садиться. — Извините. Вам, наверно, незнакома психиатрическая терминология.
— Знакома. Однако…
— Раздвоение личности.
— Я знаю, что такое шизофрения. Но вы сказали, что она вам… во всем подчиняется?
— Ну конечно. Именно так и обращаются с ребенком. Чтоб он набрался отваги и проявил самостоятельность.
— Она же не ребенок.
— Я выражаюсь образно. Как и вчера вечером, впрочем.
— Но она весьма неглупа.
— Связь между развитым интеллектом и шизофренией общеизвестна, — сказал он тоном профессора медицины. Дожевав сандвич, я хихикнул.
— С каждым днем, проведенным здесь, мой нос все вытягивается.
Он опешил, даже забеспокоился:
— Да я и не собирался водить вас за нос. Ничего похожего.
— А по-моему, очень похоже. Валяйте, я привык. Отодвинулся от стола, незнакомым жестом сжал руками виски, словно уличенный в чудовищной ошибке. С его натурой такое отчаяние не сочеталось; и я понял, что он актерствует.
— Я-то был уверен, что вы обо всем догадались.
— Ясное дело, догадался.
Пронзительный взгляд, который по всем статьям должен был убедить меня — но не убедил.
— Ряд обстоятельств личного свойства (в них сейчас не время вдаваться), помимо почти родительских чувств, что я к ней питаю, налагает на меня самую серьезную ответственность за судьбу несчастного создания, с которым вы только что расстались. — Долил кипятку в серебряный чайник. — Во многом из-за нее, прежде всего из-за нее я удалился от глаз людских в Бурани. Я думал, что вы это поняли.
— Еще как понял!
— Только здесь бедное дитя может погулять на воле и предаться своим грезам.
— Вы хотите сказать, она сумасшедшая?
— Слова «сумасшедший» в медицине нет, оно ничего не значит. Она страдает шизофренией.
— И воображает себя вашей умершей невестой?
— Эту роль навязал ей я. Осторожно внушил. Вреда тут никакого, а играет она с наслаждением. Другие ее личины не столь безобидны.
— Личины?
— Подождите-ка. — Он сходил в комнату и быстро вернулся с книгой в руке. — Это типовой учебник психиатрии. — Перелистал страницы. — Позвольте прочесть вам один абзац. «Характерным признаком шизофрении является образование маний, могущих быть правдоподобными и логичными или же причудливыми и нелепыми». — Взглянул на меня. — Лилия относится к первой категории. — И продолжал: — «Их, эти мании, объединяет тенденция к искажению личности пациента; часто они включают в себя элементы общепринятых предубеждений против некоторых форм поведения; и в целом выражаются в повышенной самооценке или, напротив, в самоуничижении. Одна пациентка может вообразить себя Клеопатрой и требовать от окружающих, чтобы те ей не противоречили, а другая — что родственники сговорились ее убить, и интерпретировать даже самые невинные и дружелюбные слова и поступки в духе этой всепоглощающей мании». И далее: «Зачастую мания не затрагивает некоторые обширные сферы сознания. В этих областях пациент даже наблюдателю, знающему о его болезни, представляется безукоризненно вменяемым и здравомыслящим».