Поднявшийся с земли - читать онлайн книгу. Автор: Жозе Сарамаго cтр.№ 35

Страница

Когда он приползет из муравейника, комната будет полна народу. Там Жоан-Грязь и Жоан-Мразь, майор Хорохор, капрал Доконал, два безымянных солдата и три арестованных, которых выбрали наугад — ткнули пальцем: ты, ты и ты, — чтобы они засвидетельствовали, что когда вышеупомянутые агенты на минуту отвернулись для обсуждения важных вопросов, а потом снова повернулись к арестованному, то увидели, что он повесился на проволоке, — вот в этой самой позе его и застали: один конец проволоки прикручен вон к тому гвоздю, а второй два раза обвит вокруг шеи Жермано Сантоса Видигала, да, его имя — Жермано Сантос Видигал, это нужно для свидетельства о смерти, сейчас вызовут медицинского эксперта, а стоял он на коленях, ага, на коленях, так же, как сейчас, и нечего удивляться: удавиться можно где хочешь, хоть на спинке кровати, было б желание — но может, кто сомневается? Я — нет, говорит майор Хорохор, и никто не сомневается — ни капрал Доконал, ни двое рядовых, ни трое крестьян, которым привалила нежданная удача и которых сегодня же отпустят на свободу. Муравьи негодуют: они-то видели, как все было, одни застали одно, другие — другое, но теперь они собрались в кучку, и каждый рассказал, что видел, и в итоге получилась вся правда, и наш большой муравей последним видел лицо Видигала совсем близко, крупным планом, как говорится, он смотрел на него, как на пейзаж, как на изображение природы, а ведь нам известно, что природа с собой не кончает — ее убивают.

Тело унесли. Жоан-Грязь и Жоан-Мразь собирают инструмент — дубинки и плеть, — потирают косточки пальцев, осматривают каблуки и носки сапог — не осталось ли на них пятнышка крови или обрывка ткани, которые, попадись они на глаза проницательному Шерлоку Холмсу, доказали бы состав преступления, но опасности нет. Шерлок Холмс мертв и лежит в могиле -мертв, как Жермано Сантос Видигал, которого в свое время тоже положат в могилу. И об этом деле будут молчать до тех пор, пока муравьи не обретут дар речи — вот тогда они и расскажут правду, всю правду и только правду. А пока мы, если поторопимся, еще догоним доктора Романо — вон он идет, понурившись, в левой руке болтается черный саквояж, стало быть, правая свободна, и мы можем попросить его — поднимите правую руку, клянитесь говорить правду, всю правду и только правду, — уж такой народ доктора, им надо, чтобы все было обставлено торжественно. Итак, скажите нам, доктор Романо, ответьте нам, господин медицинский эксперт, поклянитесь нам памятью Гиппократа, вот здесь, под этим солнцем, освещающим нас, что Жермано Сантос Видигал действительно повесился. И доктор Романо, господин медицинский эксперт, поднимает правую руку, робко смотрит на нас — он человек в Монтеморе уважаемый, добрый католик, но в обществе несколько застенчив — и, показав нам, насколько чиста его душа, отвечает: Если кто-либо дважды обмотает вокруг своей шеи проволоку, прикрепив один ее конец к гвоздю над головой, так, чтобы под тяжестью — хотя бы частичной тяжестью — его тела она натянулась, то, безусловно, это будет называться повешением, и он опускает руку и идет своей дорогой. Постойте, господин медицинский эксперт, не спешите, доктор Романо, ужинать еще рано, да и позавидовать можно тому, у кого после такого зрелища кусок пойдет в горло, луженый У вас, видно, желудок, — погодите, доктор Романо, ответьте мне, видели ли вы тело этого человека, рубцы от плети, кровоподтеки, изуродованные половые органы, кровь? Нет, не видел, мне сказали, что арестованный повесился, и он в самом деле повесился, а больше я ни на что не обратил внимания. А ведь вы лжете, господин медицинский эксперт доктор Романо, как, для чего и Давно ли завели вы себе эту некрасивую привычку? Я не лгу, а правды сказать не могу. А почему? Потому что боюсь. Ладно, доктор Пилат, идите, куда шли, живите со своей совестью и дальше, ездите на ней хорошенько, она этого заслуживает. Прощайте, сеньор автор. Прощайте, господин доктор, один совет на прощанье: остерегайтесь муравьев, особенно тех, кто имеет обыкновение поднимать голову, как собака, вы, доктор Пилат, и представить себе не можете, до чего наблюдательны эти твари, а ведь отныне они с вас глаз не спустят, не бойтесь, они не причинят вам зла, они просто будут ждать, не наставит ли вам рога ваша совесть — в этом ее спасение.

Улица, на которой мы стоим, называется «Виноградная», не знаю почему: может быть, в стародавние времена здесь росли кусты какого-нибудь знаменитого винограда, и поскольку не хватило имени святого, политика, филантропа или мученика, то на табличке написали «Виноградная» — так она и осталась на веки вечные. Ну, а чем же нам заняться: крестьян из Монте-Лавре, Эскоурала, Сафиры и Торре-да-Гаданьи привезут только завтра, арена для боя быков еще закрыта, там никого пока нет, — чем же нам заняться, не сходить ли на кладбище, может быть, Жермано Сантос Видигал уже там: мертвецы иногда бывают на удивление проворны, а кладбище недалеко, пойдем по этой улице, к вечеру стало не так душно, потом свернем направо — как в Эвору ехать, — потом налево, тут не заплутаешь, — и вот уже видны белая стена и кипарисы — как всюду, так и у нас. А вот и мертвецкая, только она закрыта на ключ, а ключ они с собой унесли, не войти нам. Добрый вечер, сеньор Урике, все в трудах? Да что ж поделаешь, хоть люди умирают и не каждый день, а прибирать могилки, подметать аллейки приходится. Я сегодня видел вашу жену Сезалтину — славный у вас сынишка. Правда. Какое хорошее слово вы употребили, сеньор Урике, «правда», так скажите же мне, тот, чье тело лежит сейчас в морге, погиб от побоев или оттого, что повесился? Правда, что мой сын — славный мальчуган, и ему так нравится играть на солнце, правда, что того, кто лежит сейчас в морге, повесили; правда и то, что самому ему не хватило бы сил повеситься: так он был отделан; правда и то, что половые органы у него были раздавлены, что он превратился в кровавый мешок костей, что и после смерти следы ударов не стали меньше, а размером они были с яйцо куропатки; правда и то, что я умер бы, не вынеся и половины того, что досталось на его долю, а ведь я со смертью общаюсь каждый день. Благодарю вас, сеньор Урике, вы — могильщик и человек основательный, приятно, что вы так любите сына, а не скажете ли вы мне, чей это череп у вас в руках, должно быть, какого-нибудь принца? Вот уж чего не знаю, того не знаю, меня тогда и на свете не было. До свиданья, сеньор Урике, пора запирать ворота, передайте привет Сезалтине, поцелуйте сына за то, что он так любит играть на солнце.

Все это говорится на прощанье, а внизу виднеется замок, и не счесть историй, происходивших в нем, и тех, которые еще ждут своего часа, и мы крепко ошибемся, если будем считать, что ныне войны идут не в замках, а перед ними, что навсегда окончены деяния — даже бесславные, даже ничтожные, — часть которых эти замки составляли, ведь писал же маркиз де Мариалва [21] королю: Я уже имел честь уведомить ваше величество о том, что Мануэл Руис Адибе, на которого возложено управление Монтемором, к оному управлению неспособен, ибо, помимо того, что он не в силах управлять, он еще и освобождает людей от постройки укреплений и за то получает от них мзду, отчего возведение крепости и тянется столь долгое время, а потому я прошу разрешения сообщить вашему величеству имена тех, кто более его пригоден к отправлению этой должности: так, начальник артиллерии Мануэл да Роша Перейра выказал себя человеком ревностным, сведущим и деятельным, а потому испрашиваю позволения вашего величества передать начальствование над Монтемором ему, что же до Мануэла Руиса Адибе, то он может тратить свое жалованье на собственные удовольствия, подобно тем кавалерийским капитанам, коих вашему величеству угодно было от службы отставить: полагаю, впрочем, что он не так беден и не столь обременен обязанностями, чтобы впасть в ничтожество, если выплату жалованья прекратить ему и вовсе. Эх, бедолага Мануэл Руис Адибе, что ж ты так плохо заботился об интересах короны и так хорошо — о своих собственных?! А времена-то изменились, ныне ревностные служаки убивают людей в монтеморской казарме, а потом выходят, закуривают, кивают — до завтра! — часовому, который мужественно всматривается вдаль — не наступают ли испанцы? а потом, спокойно беседуя, твердо ступая, идут вниз по улице, толкуют о том, как нынче работалось — сколько зуботычин, сколько пинков, сколько ударов дубинкой — вроде ничего был день, — и ни одного из них не зовут Адибе; их имена — Жоан-Мразь и Жоан-Грязь, — близнецы они, что ли? — и вот они стоят перед кинотеатром, перед воскресной афишей — а ведь воскресенье-то завтра, — мы торжественно открываем летний сезон замечательной комедией «Великолепный лентяй» — с женами сходим, им, бедным, понравится, теперь вроде будет поспокойней, стоит сходить, здорово — «здорово» сказано про кинофильм, который шел тут в четверг — в главной роли королева песни и танца Эстелита Кастро, в остальных ролях Антонио Вико, Рикардо Мерино и Рафаэла Саторрес в новом музыкальном фильме «Земля дрожит». Оле!

Страница