Книга имен - читать онлайн книгу. Автор: Жозе Сарамаго cтр.№ 21

Страница

Сказано было: грипп, дня три постельного режима. Некоторое время назад сеньор Жозе на подгибающихся ногах, со звоном в ушах, поднялся с кровати и пошел открывать: Простите, доктор, что заставил вас ждать на улице, сами видите, каково это одному жить, и врач пробурчал, входя: До чего же погода мерзкая, закрыл зонтик, с которого бежала вода, поставил его в угол у двери и, когда сеньор Жозе, стуча зубами, снова залез в постель, спросил: Ну, на что жалуемся, и, не дожидаясь ответа, добавил: Грипп. Посчитал пульс, велел открыть рот, несколько раз проворно ткнул стетоскопом в грудь и спину и повторил: Грипп, и еще скажите спасибо, что грипп, а не пневмония, дня три постельного режима, а дальше посмотрим. Он только присел к столу, чтобы выписать рецепт, когда дверь, что вела прямо в Архив, открылась и появился шеф собственной персоной. Добрый день, доктор. Отвратительный день, сеньор хранитель, добрый он был бы, сиди я сейчас в тепле своего кабинета, а не разгуливай по улицам в такую погоду. Как поживает наш пациент, осведомился хранитель, и врач ответил: К счастью, всего лишь грипп, я велел полежать в постели. Но сейчас это был не всего лишь грипп. Укрытый до кончика носа, сеньор Жозе дрожал, как в лихорадке, дрожал так, что ходуном ходила железная кровать, на которой был распростерт, но озноб этот, который принято называть потрясающим, объяснялся не тем, что вновь начался жар, но леденящим страхом и глубочайшей растерянностью: Шеф здесь, у меня, проносилось в голове у больного, меж тем как шеф спросил: Ну, как себя чувствуете. Благодарю вас, немного получше. Принимали лекарство, которое я вам прислал. Конечно. Был эффект. Еще бы. Ну, теперь эти больше не принимайте, а принимайте те, что доктор прописал. Разумеется. Если только это не одно и то же, дайте-ка взглянуть, ну да, так и есть, ах, еще и уколы, ну, я об этом позабочусь. Сеньор Жозе не мог поверить, что человек, сложивший и бережно спрятавший в карман рецепты, это и есть его начальник, главный хранитель Архива, шеф, который, насколько он знал, а знание это досталось ему нелегко и стоило дорого, никогда бы не повел себя таким образом, нипочем не явился бы лично справиться о его самочувствии, а само предположение, что он сам, собственной персоной займется приобретением медикаментов для захворавшего младшего делопроизводителя, выглядело бы совершеннейшим абсурдом. Нужна будет сестра делать уколы, промолвил, припомнив, доктор, склонный оставить эту проблему на усмотрение того, кто расположен и способен ее решить, и, уж разумеется, не этого гриппующего бедолаги, осунувшегося и обросшего сероватой щетиной, лежащего в разоре и неуюте своего бедного жилища, где на деревянном полу виднеется мокрое пятно, совершенно явно появившееся от неисправности канализации, о, сколько печальных житейских историй мог бы поведать доктор, не сковывай его обязанность хранить профессиональную тайну. А вот на улицу выходить в подобном состоянии я вам категорически запрещаю, прибавил он. Не беспокойтесь, доктор, сказал шеф, я позабочусь и об этом, позвоню нашему архивному фельдшеру, он купит лекарство и будет приходить делать уколы. Редкий вы начальник, сказал на это врач. Сеньор Жозе слабо кивнул, и это был максимум того, что он мог бы сделать, ибо он, наделенный исполнительностью и послушанием, парадоксальным образом внушавшими ему гордость, не был ни угодлив, ни подобострастен и никогда бы не выдавил из себя какой-нибудь льстивой глупости вроде: Побольше бы таких шефов Главных Архивов, или: Нет на свете вам подобного, или: Таких людей больше не встретишь, вас в бронзе отлили, а изложницу разбили, или: Ради него я, при моих-то головокружениях, лезу на любую верхотуру. И сеньора Жозе томит сейчас другая тревога, гнетет иная печаль, он мечтает, чтобы начальник удалился тотчас же, чтобы ушел первым, раньше врача, и трепещет при мысли, что может остаться с ним наедине и под прицелом роковых вопросов: Что же все же это за пятно такое, или: А что за формуляры лежали на вашем столике в изголовье, Откуда вы их принесли, Где взяли, Чья это фотография. И всем видом своим, выражающим нестерпимое страдание, как бы говорит: Дайте хоть помереть спокойно, и, закрыв глаза, тотчас в испуге снова открывает их, когда: Что ж, надо идти, сказал врач, станет хуже — дайте знать, но я полагаю, оснований для беспокойства нет, это явно не пневмония, и: Буду вас держать в курсе дела, доктор, говорил шеф, пока провожал доктора к дверям. Сеньор Жозе, услышав, как хлопнула дверь, снова закрыл глаза, подумал: Что же теперь будет. Звук твердых шагов хранителя слышался все ближе, но вот они стихли у кровати. Сейчас он наверняка смотрит на меня, думал сеньор Жозе и не знал, что делать — притвориться ли спящим, сделать вид, что медленно погружается в сон, как это свойственно больным, утомленным от посещений, но подрагиванием век уже выдал свое притворство, и можно было, конечно, попытаться изобразить слабый страдальческий стон из разряда тех, что душу рвут, но все же обыкновенный грипп не причиняет таких уж мучений, и обманешь им разве что какую-нибудь балду, балду стоеросовую, но уж никак не хранителя, назубок и как свои пять пальцев ведающего тайны царств видимых и незримых, их ведающего, а также ими. Открыл глаза и — вот он, хранитель, стоит в двух шагах от кровати, лицо его непроницаемо, а взгляд устремлен на него, на сеньора Жозе, которому в голову пришла спасительная мысль — надо поблагодарить Главный Архив за хлопоты, пространно и красноречиво изъявить признательность, и тогда, может быть, удастся избежать вопросов, — но в тот самый миг, когда он уже открывал рот, готовясь произнести вышеупомянутое: Не знаю, право, как вас благодарить, — шеф повернулся спиной, бросив только: Лечитесь, и в единственном этом словечке прозвучали разом и снисходительная участливость, и непререкаемая властность, и только лучшим из лучших начальникам удается так гармонично, без малейшего зазора свести воедино столь противоположные чувства, а за то подчиненные их и чтят. Сеньор Жозе попытался хотя бы ответить: Большое вам спасибо, однако шеф уже вышел, деликатно, как и полагается в доме, где лежит больной, притворив за собой дверь. У сеньора Жозе болит голова, но это сущие пустяки по сравнению с тем, какая буря чувств бушует в душе. Сеньор Жозе пребывает в таком смятении, что первым его побуждением, едва лишь закрылась пресловутая дверь, было запустить руку под матрас и проверить, на месте ли еще формуляры. Дальнейшие действия еще сильнее оскорбляли здравый смысл, ибо он поднялся с кровати и на два оборота запер дверь, ведущую в Архив, чем в полной мере уподобился человеку, который навешивает замки да щеколды после того, как жилище уже ограблено. Улечься снова в постель было четвертым по счету деянием, третье же состояло в том, что он обернулся, подумав: А что, если шеф вздумает вернуться, не благоразумней ли, чтобы избежать подозрений, оставить дверь лишь на защелке. Положительно, к сеньору Жозе в полной мере применимо речение насчет клина, выходящего неизменно и вне зависимости от того, как ты кинешь.

Когда появился фельдшер, был уже вечер. Во исполнение приказа шефа он принес прописанные врачом таблетки и ампулы для инъекций, но, к вящему изумлению пациента, имел с собой и некий сверток, который очень осторожно водрузил на стол, сказанные же при этом слова: Все еще горячее, надеюсь, не разлил, — означали, что он доставил больному еду, каковой вывод подтвердился следующей его фразой: Покушайте, пока не остыло, но сначала все же давайте укольчик сделаем. Сеньор Жозе, по правде сказать, уколов не любил, особенно те, которые делают внутривенно, в руку, и всегда в таких случаях отводил глаза, а потому обрадовался, когда медик сообщил, что укольчик будет произведен в ягодицу, ибо как человек культурный, старой школы, неизменно говорил ягодицы и, щадя стыдливость своих пациенток, прочих, более распространенных обозначений этой части тела не употреблял и вовсе почти забыл про их существование, так что этим понятием пользовался, даже пользуя болящих той категории, которые слышали в этом слове нестерпимо жеманную языковую вычуру и предпочитали задницу, привычную и расхожую. При нежданном появлении пропитания и радости от того, что колоть будут не в вену, дрогнули и смешались оборонительные порядки сеньора Жозе, а может быть, он позабыл или попросту еще не заметил, что пижамные штаны на коленях густо выпачканы пролитой в результате вчерашних ночных верхолазаний кровью. Однако от внимания фельдшера, уже державшего на весу шприц с набранным лекарством, она не укрылась, и вместо того, чтобы сказать: Повернитесь, он спросил: Это что, а сеньор Жозе, которого нежданно преподанный урок жизни утвердил во мнении о благодетельности именно внутривенных, в руку производимых вливаний, ответил, разумеется: Упал. Что ж вам так не везет-то, а, сперва упал, потом грипп подцепил, счастье еще, что такой начальник у вас, ну ладно, повертывайтесь, сказал фельдшер, а потом окинул взглядом поврежденные колени. Сеньор Жозе, ослабелый телом, душой и волей, изнервничавшийся до последней крайности, едва не расплакался как малое дитя, когда почувствовал жалящее прикосновение иглы, а вслед за ним — медленное и болезненное проникновение раствора в ткань мышцы. Совсем я барахло какое-то стал, подумал он, и был прав, бедное двуногое животное, простертое на убогой кровати в убогой комнатенке, где в углу за шторкой спрятана выпачканная на месте преступления одежда, а посередине на полу красуется влажное пятно, которое никогда, видимо, не высохнет. Лягте-ка на спину, сказал медик, посмотрим ваши раны, и сеньор Жозе, вздыхая и кряхтя, подчинился, с трудом перевернулся и теперь, вытянув шею, смотрит, как медик отдергивает и закатывает ему штанины выше колен, разматывает грязные бинты, побрызгав на них предварительно перекисью и очень бережно отделяя их от тела, и, по счастью, в чемоданчике, который у этого истого профессионала с собой, есть все необходимое для скорой помощи, найдутся средства едва ли не на все случаи. Разглядев колени, он скорчил гримасу, явно подвергая обоснованному сомнению версию сеньора Жозе о падении, ибо знал толк в ссадинах и ушибах, а потому невольно и попал вынесенным диагнозом в самую точку: Слушайте, похоже, вы ободрались о стену, на что пациент возразил: Говорю же — упал. Должен буду доложить по начальству. Это не имеет отношения к службе, каждый человек имеет право свалиться, не уведомляя начальство. Если только медицинскому работнику, посланному сделать внутримышечную инъекцию, не приходится заниматься дополнительным лечением. Да ведь я вас об этом не просил. Ваша правда, не просили, но вот если завтра нагноится да воспалится, кто тогда будет виноват, кому отвечать за халатность и ненадлежащее исполнение своих обязанностей, а, правильно, мне отвечать, кому ж еще, а кроме того, шеф желает знать все, это ведь он только вид такой делает, будто ничего на свете ему неинтересно и неважно. Я сам завтра ему скажу. Самым настоятельным образом рекомендую вам это сделать, и факты, изложенные в рапорте, тогда подтвердятся. Каком рапорте. Моем. Я в самом деле не понимаю, неужели же какие-то пустяшные ссадины так важны, что заслуживают упоминания в рапорте. Даже самые пустяшные ссадины важны. Мои, когда подсохнут корки, оставят по себе лишь едва заметные шрамы, которые со временем исчезнут. Да, на теле раны зарубцуются, но в рапорте пребудут вечно разверсты, не затянутся, не закроются и не исчезнут. Не понимаю. Как давно вы состоите на службе в Архиве. Скоро будет двадцать шесть лет. Скольких шефов знавали вы по сию пору. Считая нынешнего, троих. И, судя по всему, не замечали. Чего. Да такое впечатление складывается, что вообще ничего не замечали. Не понимаю, куда вы клоните. У шефов обычно очень мало работы, так или нет. Так, все об этом говорят. Ну, тогда примите к сведению, что основное их занятие в те часы, когда они предаются бесконечной праздности, пока подчиненные работают, — собирать об этих самых подчиненных сведения разного рода, и, сменяя друг друга, делают они это с тех пор, как стоит Главный Архив. Дрожь, пробившая сеньора Жозе, не укрылась от внимания медика: Знобит. Знобит. Чтобы вы яснее представляли себе, о чем идет речь, скажу, что даже и этот озноб должен был бы фигурировать в рапорте. Должен, но не будет. Не будет. Примерно представляю себе почему. И почему же. Потому что тогда пришлось бы указать, что озноб прошиб меня после того, как вы упомянули, что начальники собирают сведения о подчиненных, а наш начальник непременно захочет узнать, с какой стати вы завели со мной такой разговор, а также и то, откуда у фельдшера взялась закрытая информация, такая закрытая, что я, например, за четверть века службы ни разу о ней не слышал. Люди обычно очень откровенны с нами, хоть и не так, конечно, как с врачами. Намекаете, что шеф поверяет вам тайны. И он не поверяет, и я на это не намекаю, а просто получаю распоряжения. И должны всего лишь исполнять их. Вы ошибаетесь, в мои обязанности входит нечто большее, я обязан еще и правильно истолковывать приказ. Почему. Потому, что обычно есть разница меж тем, что он приказывает, и тем, чего хочет на самом деле. И если, к примеру, он велел вам прийти и сделать мне укол, то. То это всего лишь видимость. Что же скрывается за ней, какова, так сказать, подоплека. Вы и представить себе не можете, как много всякого-разного можно узнать, только взглянув на раны. Ну, эти вы увидели по чистой случайности. Всегда надо рассчитывать на чистые случайности, они очень помогают. Ну и что же вам стало ясно. Что вы ободрали колени, карабкаясь по стене. Я упал, говорю вам. Да, это я уже слышал. Подобные сведения, даже если предположить, что они точны и правдивы, не сильно пригодятся шефу. Пригодятся, нет ли, это уж не моя печаль, мое дело — рапорты подавать. О том, что у меня грипп, он уже осведомлен. А о сбитых коленях — еще нет. И о влажном пятне на полу — тоже. В отличие от озноба. Если больше вам здесь делать нечего, я вас убедительно прошу удалиться, устал, знаете ли, мне надо поспать. Нет, сначала вы должны будете поесть, не забудьте, и надеюсь, за разговорами нашими ужин не совсем простыл. Лежачего, как известно, на еду не позывает. И все же. Это шеф приказал вам доставить мне ужин. Вы знаете кого-нибудь еще, кто захотел бы сделать это. Да, если бы только этот кто-нибудь знал, где я живу. И кто же это. Некая преклонных лет дама из квартиры в бельэтаже. Ободранные колени, внезапный и необъяснимый озноб, а теперь еще старушка из бельэтажа. Ну-ну. Это был бы мой лучший рапорт, если бы, конечно, я написал его. А вы не напишете. Да нет, напишу, но для того лишь, чтобы проинформировать, что сделал вам укол в левую ягодицу. Спасибо, что обработали мои раны. Из всего, чему меня учили, это я усвоил лучше всего. Когда медик ушел, сеньор Жозе еще несколько минут полежал неподвижно, пытаясь обрести спокойствие и собраться с силами. Разговор вышел трудным, с потайными люками, с ложными дверьми на каждом шагу, малейшая неосторожность — и он неостановимо заскользил бы, как по льду, к полному признанию, не будь он, духом пребывая настороже, так чуток к многозначному смыслу слов, не отбирал бы их столь тщательно, особенное внимание уделяя тем, которые на первый взгляд значат лишь то, что значат, вот с ними следует быть особенно осторожным. Вопреки установившемуся мнению, смысл и значение — далеко не одно и то же, значение — вот оно, постоянно пребывает рядом, оно прямо, оно буквально и ясно, замкнуто в самом себе, одноименно, так сказать, тогда как смысл не способен пребывать в покое, он вечно бурлит вторыми, третьими и пятыми смыслами, ветвится расходящимися лучами, а они в свою очередь, делясь и подразделяясь на новые и новые сучья, рассохи и поветья, уходят вдаль, пока не исчезнут из виду, и смысл каждого слова похож на звезду, напролет через пространство движущую отливами и приливами, космическими ветрами, магнитными бурями и возмущениями.

Страница