Каменный плот - читать онлайн книгу. Автор: Жозе Сарамаго cтр.№ 65

А ещё вероятней — оттого, что говорили не столько о том, что они продрогли под резким ветром, а о том, как зябнет другой человек, ибо они-то согревались в объятиях своих возлюбленных еженощно, а также и днем, если обстоятельства благоприятствовали, и сколько раз покуда одна парочка составляла компанию Педро Орсе на козлах, другая, убаюканная ровным ходом Парагнедых, нежилась внутри, переживая приятнейшие ощущения, наступающие непосредственно после того, как удовлетворено желание — внезапно возникшее или терпеливо ждавшее своего часа. Тот, кто знает, как распределялись по половому признаку пассажиры галеры, и к тому же обладает самомалейшей житейской опытностью, без труда угадает, что происходило под парусиновым пологом — в зависимости от того, какая композиция выстраивалась на облучке: если там сидели трое мужчин, можно предположить, что женщины заняты домашними делами — шитьем, прежде всего; если же на козлах, как уже было сказано, — двое мужчин и женщина, то ещё одна женщина и другой мужчина пребывают в любовном уединении, пусть даже оба одеты и заняты не чем-нибудь, а беседой. Разумеется, мы перебрали не все возможные комбинации, но вот чего никогда не бывало — как говорится, старожилы не упомнят — это чтобы женщина ехала на козлах не в сопровождении своего избранника, ибо это означало бы, что внутри фургона сидит другая женщина с другим мужчиной, а такой симметрии обе парочки стремились всячески избегать, и не требовалось собирать семейный совет для того, чтобы обсудить, как поддержать и укрепить моральные устои внутри и снаружи галеры, а раз так, то под действием простейшего математического закона получалось, что Педро Орсе сидел на козлах почти постоянно, за исключением тех редких случаев, когда все мужчины отдыхали, а лошадьми правили женщины, или когда, умиротворясь и утишив страсти, одна пара шла пешком, а другая под сенью парусинового полога не занималась ничем таким, что могло бы смутить, обидеть или обеспокоить Педро Орсе, прикорнувшего на своем узком тюфяке, положенном поперек, от борта к борту у самого передка. Бедный Педро Орсе, говорила Мария Гуавайра Жоане Карде, покуда Жозе Анайсо распространялся о стуже, царящей в Новом Свете, и о выгоде быть эскимосом, и соглашалась с нею Жоана Карда: Бедный Педро Орсе.

Привал устраивали они ещё до наступления темноты, выбирали какое-нибудь приятное и живописное место, невдалеке от ручья или речки, с видом на ближайшее поселение, а если место особенно приходилось по вкусу, задерживались там подольше, превращая привал в дневку. Незримо витал теперь над путешественниками древний и верный принцип «Тише едешь — дальше будешь», благодаря которому кони обрели бодрую игривость, а люди отрешились от вечно снедающего их нетерпения. Однако с той минуты, как Мария Гуавайра произнесла: Бедный Педро Орсе, что-то изменилось в атмосфере этого дома на колесах и в настроении его обитателей, и это тем более странно, что слышала жалостливую реплику подруги только Жоана Карда, а повторенные ею слова, в свою очередь, достигли лишь слуха Марии Гуавайры, а мы, зная, что на этом сентиментальный диалог оборвался, и больше никому женщины об этом не сообщили, вправе заключить: произнесенное слово живет долго, живет и после того, как замер воздух, сотрясшийся звуковыми колебаниями, из которых состоит оно, незримо и безмолвно присутствуя средь нас, храня свою тайну, уподобясь скрытому в глубине земли семени — мы же не видим, как прорастает оно, не видим до тех пор, пока наружу, к свету не пробьется туго скрученный росток или мятый и медленно расправляющийся побег. Ну-с так вот, путники останавливались, распрягали и разнуздывали лошадей, разводили костер, и, поскольку эти процедуры повторялись изо дня в день, все в совершенстве и в равной степени владели теперь нехитрым искусством, ибо каждому в свой черед выпадала обязанность делать то-то и то-то. Впрочем, не в пример тому, что было в начале пути, говорили ныне мало и, вероятно, сами удивились бы, скажи им кто-нибудь: Знаете, вот уж десять минут никто из вас не проронил ни слова, и осознали бы, наверно, особенную природу своей молчаливости, а, может быть, ответили бы как тот, кто, не желая признавать самоочевиднейших фактов, придумывает бесполезное объяснение: Что ж, бывает, и в самом деле нельзя же молоть языком беспрестанно. Но если бы в этот миг взглянули они друг на друга, то, будто в зеркале, увидели бы собственное смущение, замешательство, неловкость, присущее тем, кто понимает: объяснения — вздор и звук пустой. Здесь надо, правда, отметить, что взгляды, которыми обмениваются Жоана Карда с Марией Гуавайрой, явно значат для обеих что-то особое и действуют так сильно, что обе поспешно отводят глаза.

А у Педро Орсе вошло в обыкновение после того, как исполнено было порученное ему, уходить вместе с псом из лагеря — якобы для того, чтобы обследовать окрестности. Пропадали они очень надолго — оттого, вероятно, что шли медленно, а, может, и оттого, что — не по прямой, а куда глаза глядят, и, оказавшись за пределами видимости своих спутников, присаживались — человек на камень, пес Констан — подле него — поглядеть, как тихо блекнет и меркнет день. И однажды Жоакин Сасса сказал прочим: Он явно сторонится нас, чего-то загрустил наш старик, на что Жозе Анайсо заметил: Я бы на его месте тоже загрустил. Женщины, которые как раз в это время, завершив постирушку, развешивали белье на веревку, протянутую от задка тарантаса к ветви дерева, слушали их молча, благо беседа их не касалась. И лишь по прошествии нескольких дней, когда зашла речь о том, какие холода ждут их в Новом Свете, произнесла Мария Гуавайра эти самые, вам уже известные слова: Бедный Педро Орсе.

Они сидят в одиночестве, как бы странно ни казалось, что можно быть вчетвером и в одиночестве, ждут, когда придет наконец пора снять пену с закипевшего супа, ещё совсем светло, и для препровождения времени Жозе Анайсо с Жоакином Сассой проверяют, в каком состоянии упряжь и сбруя, Мария Гуавайра же с Жоаной Кардой записывают дневную выручку, которую испытанный счетовод Жоакин Сасса внесет потом в свою гроссбух. Педро Орсе уже минут десять как удалился, исчез меж деревьев, и, как обычно, — пес с ним. Сейчас не холодно, но налетающий по временам ветерок — это последнее, слабое дуновение осени, а, может, мы ощущаем его лишь как боязливое предвкушение настоящих заморозков. Фартуков надо будет купить, сказала Мария Гуавайра, а, сказав, подняла голову и взглянула в сторону деревьев и, не вставая с места, сделала всем телом такое движение, будто стараясь побороть некое безотчетное побуждение, но тут же и уступила ему, и теперь слышно было только, как громко жуют лошади, и тогда женщина встала и направилась туда, куда был направлен её взгляд — в сторону деревьев, в гуще которых скрылся Педро Орсе. Она шла не оглядываясь, не оглянулась и когда Жоакин Сасса спросил: Ты куда? — но и вопрос этот, по совести вам сказать, прозвучал так, будто его оборвали где-то, ну скажем, на середине фразы, ибо ответ был ясен заранее и разночтений не допускал. Спустя ещё несколько минут появился пес, улегся под галерой. Жоакин Сасса отошел на несколько шагов и, казалось, с необыкновенным интересом изучает гребень отдаленных гор. Жозе Анайсо и Жоана Карда сидели, не глядя друг на друга.

Начинало темнеть, когда Мария Гуавайра вновь появилась у костра. Она была одна. Подошла к Жоакину Сассе, но он с негодованием повернулся к ней спиной. Пес вылез из-под галеры и исчез. Жоана Карда зажгла фонарь. Мария Гуавайра сняла с огня котелок, где бурлил суп, налила масла на сковороду, поставила её на железную треногу поближе к пламени, дождалась, пока масло закипит, разбила туда несколько яиц, бросила нарезанную кружочками колбасу, и вскоре в воздухе поплыл аромат, от которого в иных обстоятельствах у всех слюнки бы потекли. Однако Жоакин Сасса ужинать не пошел. Мария Гуавайра позвала его, а он не пошел. Еды оказалось слишком много — Жоан Карда и Жозе Анайсо ели безо всякого аппетита, и когда вышел из лесу Педро Орсе, вокруг было уже совсем темно, и только огонь костра догладывал последние головни. Спать Жоакин Сасса улегся под галерой, однако ночь выдалась студеная: со стороны гор при полном безветрии надвигалась, как выражаются синоптики, массы холодного воздуха, и тогда он попросил Жоану Карду лечь к Марии Гуавайре, по имени, правда, он её не назвал, сказавши так: Сделай милость, переберись к ней, а я лягу с Жозе, и, поскольку ему показалось, что сарказм будет очень уместен и своевременен, добавил: Не бойся, ничего с ним не будет, он не в моем вкусе. Вернувшись, Педро Орсе забрался на козлы, и пес Констан умудрился влезть туда же, пристроиться рядом — впервые было такое.