— А вы сами откуда? — спросил Джейк.
— Из места, которого больше нет. Ты знаешь Библию?
— Иисус и Моисей. А как же!
Стрелок улыбнулся:
— Точно. Моя земля носила библейское имя — Новый Ханаан. Так
она называлась. Земля молока и меда. В том библейском Ханаане виноградные
гроздья были такими большими, что их приходилось возить на тележках. У нас
таких, правда, не вырастало, но все равно это была замечательная земля.
— Я еще знаю про Одиссея, — неуверенно вымолвил Джейк. — Он
тоже из Библии?
— Может быть, — отозвался стрелок. — Я не особенно хорошо
знаю Библию.
— А другие… ваши друзья…
— Других нет. Я — последний.
В небе уже поднимался тоненький серп убывающей луны. Луна
как будто глядела, прищурившись, вниз на скалы, где сидели стрелок и мальчик.
— Там было красиво… в вашей стране?
— Очень красиво, — рассеянно отозвался стрелок. — Поля,
леса, реки, утренний туман. Но матушка, помню, всегда говорила, что это только
красиво, но все-таки не прекрасно… что только три вещи на свете прекрасны
по-настоящему: порядок, любовь и свет.
Джейк издал какой-то неопределенный звук.
Стрелок молча курил, вспоминая о том, как все это было: ночи
в громадном Большом Зале, сотни богато одетых фигур, кружащихся в медленном,
степенном вальсе или в быстрой, легкой, переливчатой польке. Эйлин Риттер берет
его под руку. Эту девушку, как он подозревал, выбрали для него родители. Ее глаза
— ярче самых дорогих самоцветов. Сияние, льющееся из хрустальных плафонов
электрических люстр, высвечивает замысловатые прически придворных и их циничные
любовные интрижки. Зал был огромен: безбрежный остров света, древний, как и
сама Центральная крепость, образованная еще в незапамятные времена и состоящая
чуть ли не из полной сотни каменных замков. Роланд уже перестал считать,
сколько лет минуло с тех пор, как он в последний раз видел Центральную
крепость, и, покидая родные места, с болью оторвал взгляд от ее каменных замков
и ушел, не оглядываясь, в погоню за человеком в черном. Уже тогда многие стены
обрушились, дворы заросли сорняками, под потолком в главном зале угнездились
летучие мыши, а по галереям носилось эхо от шелеста крыльев ласточек. Поля, где
Корт обучал их стрельбе из лука и револьверов, соколиной охоте и прочим
премудростям, заросли тимофеевкой и диким плющом. В громадной и гулкой кухне,
где когда-то хозяйничал Хакс, поселилась колония недоумков-мутантов. Они
пялились на него из милосердного сумрака кладовых или скрывались в тени колонн.
Теплый пар, пропитанный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины,
сменился липкой сыростью мха, а в самых темных углах, куда не решались соваться
даже недоумки-мутанты, выросли громадные бледные поганки. Массивная дубовая
дверь в подвал стояла открытая нараспашку, и снизу сочилась невыносимая вонь.
Запах был словно символ — конечный и непреложный — всеобщего разложения и
разрухи: едкий запах вина, превратившегося в уксус. Так что стрелку ничего не
стоило отвернуться и уйти прочь, на юг. Он ушел без сожалений — но сердце
все-таки дрогнуло.
— А что, была война? — спросил Джейк.
— Еще похлеще. — Стрелок отшвырнул окурок. — Была революция.
Мы выиграли все сражения, но проиграли войну. Никто не выиграл в той войне,
разве что только стервятники. Им, наверное, осталась пожива на многие годы
вперед.
— Я бы хотел там жить, — мечтательно протянул Джейк.
— Правда?
— Ага.
— Ладно, Джейк, пора спать.
Мальчик — теперь только смутная тень во мраке — лег на бок и
свернулся калачиком под пологом из попоны. Но сам стрелок лег не сразу. Он
сидел еще около часа, погруженный в свои долгие, тяжкие думы. Эта внутренняя
сосредоточенность, углубленность в собственные мысли была для него чем-то
новым, еще не изведанным и даже приятным в своей тихой грусти, но все-таки не
имела никакого практического значения: проблему Джейка все равно нельзя разрешить
иначе, чем предсказал оракул, а отказаться от поиска и повернуть назад — это
попросту невозможно. Положение было трагическое, но стрелок этого не разглядел;
он видел только предопределение, которое было всегда. Он думал, думал и думал…
но, в конце концов, его подлинное естество все-таки возобладало, и он уснул.
Крепко, без сновидений.
9
На следующий день, когда они продолжили свой путь в обход,
под углом к узкому клину ущелья, подъем стал круче. Стрелок не спешил: пока еще
не было необходимости торопиться. Мертвые камни у них под ногами не хранили
следов человека в черном, но стрелок твердо знал, что он прошел той же дорогой.
И даже не потому, что они с Джейком видели снизу, как он поднимался —
крошечный, похожий на таком расстоянии на букашку. Его запах отпечатался в
каждом дуновении холодного воздуха, что струился с гор, — маслянистый,
пропитанный злобой запах, такой же горький и едкий, как бес-трава.
Волосы у Джейка отросли и вились теперь на затылке, почти
закрывая дочерна загорелую шею. Он поднимался упорно, ступая твердо и уверенно,
и не выказывал никаких явных признаков боязни высоты, когда они проходили над
пропастями или карабкались вверх по отвесным скалам. Дважды ему удавалось
взобраться в таких местах, какие стрелку было бы не одолеть в одиночку. Джейк
закреплял на камнях веревку, и стрелок поднимался по ней, подтягиваясь на
руках.
На следующее утро они поднялись еще выше, сквозь холодные и
сырые рваные облака, что закрывали оставшиеся внизу склоны. В самых глубоких
впадинах между камнями уже начали попадаться белые бляхи затвердевшего,
зернистого снега. Он сверкал, точно кварц, и был сухим, как песок. В тот день,
ближе к вечеру, они набрели на единственный след — отпечаток ноги на одном из
этих пятен снега. Потрясенный, Джейк застыл на мгновение, завороженно глядя на
четкий след, потом вдруг испуганно поднял глаза, словно опасаясь, что человек в
черном может материализоваться из своего одинокого следа. Стрелок потрепал
мальчика по плечу и указал вперед:
— Пойдем. День уже на исходе.
В последних лучах заходящего солнца они разбили лагерь на
широком плоском каменном выступе к северо-востоку от разлома, уходящего в самое
сердце гор. Заметно похолодало. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и в
пурпурных отблесках гаснущего дня мокрый кашель грома казался каким-то
нездешним и даже безумным.
Стрелок ждал, что мальчик начнет задавать вопросы, но тот
ничего не спросил. Джейк почти сразу уснул. Стрелок последовал его примеру. Ему
снова приснился Джейк — в образе гипсового святого, со лбом, пронзенным
гвоздем. Он проснулся, судорожно хватая ртом разреженный горный воздух. Джейк
спал рядом с ним, но спал беспокойно: он ворочался и бормотал неразборчивые
слова, отгоняя, наверное, своих собственных призраков. Исполненный тревожных
предчувствий, стрелок перевернулся на другой бок и снова уснул.