Девчонка уперлась в него злыми глазами и вспыхнула.
– Дай сюда! – велела она. – Кончай валять дурака, отдай
газету! Сволочь!
– Во, слыхал, Эдди? – огорчился старший. – Выражаицца! Бяка,
бяка! – Он с ухмылочкой помахал газетой – так, чтобы белокурая кассирша лишь
самую чуть-чуть не могла до нее дотянуться – и Джейка вдруг осенило. Эти двое
вместе возвращались с занятий (хотя вряд ли учились в одной школе, если он
правильно определил разницу в возрасте), и тот, что постарше, завернул к кассе,
притворившись, будто хочет сказать блондиночке что-то интересное. Потом он
просунул руку в щель под окошком и – цап! – стащил газету.
Такие лица, как у этого переростка, Джейку случалось видеть
и раньше. Такие физиономии бывают у тех, кто считает верхом веселья облить
кошке хвост бензином или скормить голодной собаке хлебный катыш с рыболовным
крючком в середке. У тех, кто сидит в классе на камчатке и дергает девчонок за
бретельки лифчиков, а когда кто-нибудь, наконец, пожалуется, изумляется,
прикинувшись дурачком: "Кто, я?" В школе "Пайпер" ребят
подобного склада было немного, но они были; Джейк полагал, что горстка таких
удальцов отыщется в любой школе. Пайперовские одевались получше, но лица были
те же. В старину о мальчишке с таким лицом, вероятно, сказали бы
"висельник".
Мэриэнн подпрыгнула, силясь достать газету, которую
переросток в черных штанах свернул в трубку, но ухватить ее не успела; в
последний момент парень отдернул руку и шлепнул Мэриэнн газетой по макушке,
точно собаку, напустившую лужу на ковер. На глазах у Мэриэнн показались слезы –
главным образом, полагал Джейк, от унижения. Она страшно покраснела – хоть
спички от щек зажигай – и заорала:
– Ну и подавись! Читать не умеешь, я знаю, так хоть картинки
посмотришь!
И развернулась, чтобы уйти.
– Отдай, ну чего ты, – тихонько сказал младший мальчик.
Мальчик Джейка.
Переросток протянул Мэриэнн свернутую трубкой газету.
Девушка схватила ее, дернула к себе, и даже со своего места, с расстояния в
тридцать футов, Джейк услышал треск рвущейся бумаги.
– Говно ты, Генри Дийн! – выкрикнула она. – Самое настоящее
говно!
– Ох-ох-ох, большое дело! – Генри казался искренне
обиженным. – Уже и пошутить нельзя! И потом, ну, порвалась твоя газета, так
ведь всего в одном месте, Гос-споди помилуй, читать-то можно. Выше нос, чего
скисла?
Тоже в цвет, сказал себе Джейк. Хмыри вроде этого Генри даже
самую несмешную хохму пихали на два шага дальше, чем нужно… а потом, когда
кто-нибудь орал на них, оскорблялись: их, мол, не так поняли. И всегда это было
"а чего, чего?", и "шуток, что ль, не понимаешь?", и
"выше нос, чего скисла?"
"На кой он тебе сдался, парень? – подивился он. – Если
ты на моей стороне, на кой тебе сдался этот урод?"
Но, когда мальчик развернулся и они с Генри опять зашагали
по улице, Джейк получил ответ на свой вопрос. Черты лица у старшего из ребят
были крупнее, тяжелее, щеки нещадно изрыты угрями, но в остальном сходство
оказывалось разительным. Мальчики были братьями.
Глава 22
Джейк отвернулся и неторопливо двинулся по тротуару впереди
них. Трясущейся рукой он залез в нагрудный карман, вытащил отцовские солнечные
очки и исхитрился водрузить их на нос.
Сзади, словно кто-то постепенно поворачивал верньер
радиоприемника, все громче раздавались голоса.
– Зря ты так, Генри. Западло было так над ней стебаться.
– Ей в кайф, Эдди. – Голос Генри: самодовольный голос
человека бывалого и искушенного. – Подрастешь – поймешь.
– Она же плакала.
– Небось, менструха, – философски заметил Генри.
Они были теперь очень близко. Опустив голову и глубоко
затолкав руки в карманы, Джейк отступил к стене здания. Почему-то (он не знал,
почему) страшно важным казалось не дать себя заметить. Не Генри; Генри с любой
точки зрения пустое место; не Генри, а…
"Младший не должен меня вспомнить, – скользнула ему в
голову мысль. – Почему – толком не знаю, только не должен".
Ребята миновали Джейка, даже не взглянув на него; тот, к
кому Генри обращался "Эдди", шел с краю и быстрыми шлепками ладони
вел мяч по мостовой, вдоль бровки тротуара.
– А скажи, смотрелась она потешно, – говорил Генри. –
Обхохочешься! Прынцесса Мэриэнн скачет за газетой. Гав! Гав!
Эдди глянул вверх, на брата, с выражением, задуманным как
укор… но тут же сдался и залился смехом. В запрокинутом лице парнишки светилась
такая абсолютная, безоговорочная любовь, что Джейк догадался: Эдди еще многое
простит старшему брату прежде, чем бросить это безнадежное дело.
– Ну как, идем? – спросил Эдди. – Ты говорил, после школы
можно.
– Я сказал, может быть.Не знаю, чего-то неохота тащиться
пехом в такую даль. И мать, небось, уже пришла. Может, фиг с ним? Айда домой,
ящик посмотрим.
Мальчики уже отошли от Джейка на десяток футов и удалялись.
– Да ладно тебе! Ты ведь обещал!
К зданию, мимо которого сейчас проходили мальчики, примыкала
ограда из металлической сетки. Ворота были открыты. За оградой Джейк увидел
спортивную площадку, приснившуюся ему накануне… или, во всяком случае, некий ее
вариант. Ее не обступали со всех сторон деревья, да и никакой палатки,
раскрашенной по фасаду косыми желтыми и черными полосами, там не было, но Джейк
узнал и растрескавшийся бетон, и линялую желтизну затертых штрафных линий.
– Ну… может быть. Не знаю. – Джейк понял, что Генри снова
куражится. Эдди, однако, это в голову не приходило – слишком уж он рвался
попасть в то неведомое Джейку место, о котором шла речь. – Надо подумать. А
пока я буду думать, давай постукаем в баскет.
Неожиданно выхватив мяч у младшего брата, Генри неуклюже
повел его по площадке и вышел на бросок; мяч попал в верхнюю часть деревянного
щита и отскочил, даже не коснувшись края корзины. "Это тебе не газеты у
девчонок таскать, козел", – злорадно подумал Джейк.
Эдди зашел в ворота, расстегнул и спустил штаны. Под зеленым
вельветом оказались те самые линялые полосатые шорты, в которых он снился
Джейку.
– Никак, мы в колотеньких станисках? – тотчас противно
заворковал Генри. – У-ти, какие у нас станиски холе-есенькие!– Дождавшись,
чтобы братишка, стоя на одной ноге и с трудом сохраняя равновесие, начал
стаскивать свои вельветы, он запустил в него мячом. Эдди исхитрился отбить мяч
(чем, вероятно, спас себя от расквашенного носа), но при этом потерял
равновесие и неуклюже шлепнулся на бетон. Он чудом не порезался: вдоль сетки,
отделявшей площадку от тротуара, сверкали на солнце целые россыпи битого
стекла.