Женская война - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 126

В то время как Нанон мечтала об этом самопожертвовании, в котором честолюбие исчезало перед любовью, слуги расступились, и какой-то мужчина вбежал в комнату, где она лежала, с возгласом:

— Сестра моя! Милая сестра моя!

Нанон приподнялась, открыла испуганные глаза, стала бледнее подушки, лежавшей под ее головой, упала на постель как пораженная громом и прошептала:

— Ковиньяк! Боже мой! Ковиньяк!

— Ковиньяк! — повторил изумленный герцог, глаза которого тщетно искали того, к кому относится это имя. — Ковиньяк! Кто здесь называется Ковиньяком?

Ковиньяк не имел желания отвечать: он еще не чувствовал себя в полной безопасности и не мог позволить себе полной откровенности, которая даже в обычных обстоятельствах не была ему свойственна. Он понял, что своим ответом может погубить сестру, а погубя сестру, он непременно погибнет и сам. Несмотря на всю свою изобретательность, он смутился и предоставил говорить Нанон, решившись только поправлять ее слова.

— А господин де Каноль? — вскричала она с бешеным упреком, пронзая Ковиньяка взглядом горящих глаз.

Герцог хмурил брови и начинал грызть усы. Присутствовавшие, кроме Франсинетты, которая была очень бледна, и Ковиньяка, который всячески старался не побледнеть, не понимали, что значит этот неожиданный гнев, и с изумлением смотрели друг на друга.

— Бедная сестра моя, — прошептал Ковиньяк на ухо герцогу, — она так испугалась за меня, что теперь бредит и не узнает меня.

— Мне ты должен отвечать, несчастный! — вскричала Нанон. — Мне! Где господин де Каноль? Что с ним? Да отвечай же, отвечай скорее!

Ковиньяк принял отчаянное решение. Надобно было играть беспроигрышно и не изменять своему бесстыдству. Искать спасения в откровенности, рассказать господину д’Эпернону о фальшивом Каноле, которому герцог покровительствовал и который одновременно был Ковиньяком, вербовал солдат против королевы и потом ей же самой продал их, означало желать быть повешенным на рынке на одной перекладине с Ришоном. Поэтому он подошел к герцогу д’Эпернону и со слезами на глазах сказал:

— Это уже не бред, монсеньер, а сумасшествие. Горе, как вы изволите видеть, довело ее до того, что она не узнает даже своих близких родных. Один только я могу вернуть ей рассудок, понимаете? Сделайте милость, прикажите удалиться всем слугам, кроме Франсинетты, которая останется здесь, чтобы ухаживать за сестрой, если будет нужно. Наверно, вам, как и мне, будет прискорбно видеть, как посторонние будут смеяться над бедной моей сестрой?

Может быть, герцог не согласился бы так легко на эту просьбу, потому что при всей своей доверчивости он начинал подозревать Ковиньяка, но в это время явился посланный от королевы и доложил, что герцога ждут во дворце: кардинал Мазарини назначил чрезвычайное заседание совета.

Пока посланный докладывал, Ковиньяк наклонился к Нанон и поспешно сказал ей:

— Ради Неба, успокойтесь, сестра, переговорим наедине и все поправим.

Нанон опустилась на постель и если не совершенно успокоилась, то, по крайней мере, овладела собою, потому что надежда, даже в самых малых дозах, всегда служит бальзамом для сердечных страданий.

Что же касается герцога, то он решился до конца разыгрывать роль Оргона или Жеронта, подошел к Нанон, поцеловал ей руку и сказал:

— Припадок прошел, милая моя, надеюсь; придите в себя. Оставляю вас с любимым вашим братом, потому что королева призывает меня. Верьте, что только приказание ее величества могло заставить меня расстаться с вами в такую минуту.

Нанон чувствовала, что сердце ее сейчас не выдержит. Она не имела силы отвечать герцогу, только взглянула на Ковиньяка и пожала ему руку, как бы желая сказать:

— Не обманули ль вы меня, брат? Точно ли могу я надеяться?

Ковиньяк отвечал ей тоже пожатием руки и, повернувшись к д’Эпернону, сказал:

— Да, господин герцог, самый сильный припадок прошел, и сестра моя скоро убедится, что возле нее верный и преданный друг, готовый отважиться на все, чтобы возвратить ей свободу и счастье.

Нанон не могла дольше сохранять присутствие духа, и, несмотря на свою твердость, она зарыдала — она, когда-то не умевшая плакать и неизменно сохранявшая ясный, насмешливый ум. Но теперь так много обрушилось на нее, что она стала всего лишь обыкновенной женщиной, то есть слабой, нуждающейся в слезах.

Герцог д’Эпернон вышел, покачивая головой, и взглядом поручил Ковиньяку его сестру. Когда он вышел, Нанон вскричала:

— О, сколько страданий доставляет мне этот человек! Если б он остался здесь еще минуту, думаю, я бы умерла.

Ковиньяк сделал в знак, что надобно молчать, потом подошел к двери и прислушался, точно ли герцог ушел.

— О! Какое мне дело, слушает он или не слушает, — сказала Нанон. — Вы шепнули два слова, чтобы меня успокоить… Скажите, что вы думаете делать? На что надеетесь?

— Сестра, — отвечал Ковиньяк с серьезным видом, вовсе ему не свойственным, — не смею утверждать, что уверен в удаче, но повторяю вам то, что уже сказал: употреблю все усилия, чтобы добиться успеха.

— Какого успеха? — спросила Нанон. — На этот раз объяснимся подробнее, чтобы опять не было между нами какого-нибудь страшного недоразумения.

— Постараюсь спасти несчастного Каноля…

Нанон впилась в него глазами; взгляд ее был страшен.

— Он погиб! Не так ли?

— Увы! — отвечал Ковиньяк, — если вы требуете от меня полной откровенности, то признаюсь, что положение его кажется мне очень плохим.

— И как он говорит это! — вскричала Нанон. — Да знаешь ли, несчастный, что значит этот человек для меня?

— Знаю, что вы предпочитаете этого человека вашему брату, потому что хотели спасти его, а не меня, и когда увидели меня, то встретили проклятиями.

Нанон нетерпеливо махнула рукой.

— Впрочем, вы совершенно правы, черт возьми, — продолжал Ковиньяк, — и я говорю вам это не в упрек, а так, только для сведения. Положив руку на сердце, смею сказать вам: если б мы оба сидели еще в камере замка Тромпет и если б я знал то, что теперь мне известно, я сказал бы господину де Канолю: «Сударь, вас Нанон назвала своим братом, а не меня; она призывает вас, а не меня». И он явился бы сюда вместо меня, а я умер бы вместо него.

— Так, стало быть, он умрет! — вскричала Нанон с горестью, которая показывала, что и самые сильные люди всегда думают о смерти со страхом и мысль о ней никогда не кажется им достоверною, ибо подтверждение ее несет в себе жестокий удар. — Стало быть, он умрет!

— Сестра, — отвечал Ковиньяк, — вот все, что я могу сказать вам и на чем надобно основывать наши намерения: теперь девять часов вечера; в продолжение двух часов, пока я ехал сюда, могло случиться многое. Черт возьми, не отчаивайтесь, может быть, не случилось ровно ничего! Вот какая мысль пришла мне в голову.