Огонь и сера - читать онлайн книгу. Автор: Линкольн Чайлд, Дуглас Престон cтр.№ 29

Жар. О нем твердил Гроув...

Гроув под конец своей жалкой жизни повредился умом!.. Вспомнив об этом, Катфорт повторил себе: на дворе двадцать первый век. Он подошел к балкону и, отдернув тяжелые шторы, открыл дверь на полозьях. Холодный воздух октябрьской ночи нежно обволок разгоряченное тело. Блаженно вдыхая полной грудью, Катфорт вышел навстречу отдаленным звукам уличного движения.

Глядя на город, он чувствовал, как проясняется в голове. Нью-Йорк, оплот современного рационализма. Небоскребы вставали, словно крепостные стены из света, а под окном рекой красного и белого огня сияла Пятая авеню.

Вдохнув напоследок свежего воздуха, Катфорт вернулся в комнату. Тело еще не забыло сладостной прохлады, и тем ужаснее показалась жара. От макушки до пяток пробежало странное покалывание. Прежде Катфорт подобного не испытывал. Должно быть, это первые симптомы гриппа.

Надев шлепанцы, он направился в спальню – к бару, рывком открыл дверцу, достал бутылку «Бомбейского сапфира», лед и банку с оливками. Затем проглотил таблетку дневного транквилизатора, три капсулы от головной боли, пять таблеток витамина С, две пилюли рыбьего жира, селен, три таблетки кораллового кальция – от души запивая каждую порцию джином.

Смешав себе еще коктейль, Катфорт вернулся в гостиную и через окно во всю стену, что выходило на восток, стал смотреть на Мэдисон-Сквер-Гарден и Парк-авеню, на мост, протянувшийся от Пятьдесят девятой улицы до Рузвельт-Айленда [29] , и на темную пустыню Куинса за ними.

Думалось с трудом. По телу словно бегали, щекоча мохнатыми лапками, тысячи паучков. Или пчел – как будто он напялил костюм пчеловода, и насекомые не то чтобы жалят, но изводят, ползая по нему.

Сумасшедший. Гроув был сумасшедший, а под конец и вовсе слетел с катушек, отдался фантазиям. И ничего удивительного. Однако оставалось еще кое-что, о чем Катфорт не хотел никогда и ни за что вспоминать...

Он яростно тряхнул головой, прогнав неприятные мысли. Глотнул коктейля и почувствовал, как спиртное с лекарствами наконец ударило в голову. Захотелось отдаться восхитительному скольжению вниз... Но как же трудно забыть, что кожу пронзают тысячи невидимых огненных игл! Руки на ощупь были горячие и сухие, как наждак.

И ведь на то же самое жаловался Гроув. На жару и на запах.

Трясущейся рукой Катфорт опрокинул в глотку остатки спиртного. Главное, без паники. Подумаешь, простудился. Не сделал прививку, вот и подцепил заразу. Однако же вовремя – перед самым отъездом.

– Мать твою! – в сердцах выпалил он.

Коктейль закончился. Смешать еще? Черт возьми, почему нет?! Катфорт схватил бутылку и налил себе джина.

«Я иду».

Подпрыгнув на месте, Катфорт обернулся. В комнате никого. Тогда кто это сказал?! Голос такой низкий, тихий – тише, чем шепот. Катфорт не столько услышал его, сколько почувствовал.

Сглотнув, он облизнул пересохшие губы.

– Кто здесь? – Распухший язык, будто чужой, отказывался выговаривать слова.

Нет ответа.

Катфорт повернулся, расплескав напиток. Бога нет, и дьявола тоже. В них он не верил и никогда верить не будет, а жизнь... Жизнь – она как летающая корова: гадит на кого придется, никто ею не управляет. И после смерти никто и никуда не попадет.

«Maledicat dominus» [30] .

Катфорт запрокинул голову, вновь расплескав джин. Латынь? Или что это? Откуда? Неужто клиенты? Кто-нибудь из этих больных на голову рэперов – решили, сволочи, подшутить. Или мстит кто-то из бывших? Точно, Рэппа Джоули – гаитянин, угрожал Катфорту, когда он разорвал договор. Значит, этот вудуист хочет устроить ему инфаркт раньше времени.

– Ладно! – выкрикнул Катфорт. – Хватит!

Тишина.

По коже – неестественно сухой и горячей – побежали мурашки. Внезапно Катфорт понял: никто с ним не шутит, и это не бред, а взаправду. Взаправду, так сказал Гроув.

Но такое невозможно, ведь невозможно же?! На дворе двадцать первый век. Гроув жил как псих, как псих и помер. Только, Господи Боже, что же тогда пишут газеты... Полиция до сих пор не выяснила, как именно он умер. Бульварная пресса только и распускает слухи, будто Гроува сожгли изнутри, а рядом остались следы Люцифера. В наше-то время.

Выронив ополовиненный бокал, Катфорт заметался по комнате. Покойная мать подарила ему распятие, но он хранил его больше как память. Месяц назад оно лежало... Где оно лежало месяц назад?! Катфорт метнулся в спальную, к гардеробу, там рывком открыл комод и принялся шарить в ящике. На пол дождем посыпались запонки, пуговицы, заколки для галстука и монетки.

Распятия нет. Где же оно?!

В остальных ящиках находилось все, что угодно: часы, ювелирные изделия, золото... только не крест. Катфорт всхлипнул, готовый заплакать, и...

«Вот оно!» Он сгреб распятие в охапку, облегченно рыдая. Перекрестился.

Пчелы, что ползали по коже, словно бы оживились, и теперь они жалили – в кожу впивались миллиарды маленьких жал.

– Прочь! Убирайся! – всхлипывал Катфорт. – Отче наш, сущий на Небесах... Господи, как же там дальше?

Распятие в руках нагревалось. В ушах зазвенело, горло будто набили пеплом – горячий воздух не желал проходить в легкие.

«Я иду к тебе».

Катфорт закружился, заслоняясь распятием будто щитом. Руки дрожали.

– Изыди, сатана! – завопил он.

Распятие нагрелось так, что обжигало пальцы. Нагрелась даже пижама. Брови и волоски на руках стали сворачиваться.

– Про-очь!

Вскрикнув, Катфорт выронил крест и с ужасом увидел, как ковер под ним задымился. Катфорт впился пальцами в горло, пытаясь пропихнуть в себя хоть глоток воздуха.

Бежать. Найти святое место: церковь, часовню, да что угодно – может, там он спасется.

Не успел Катфорт добежать до двери, как в нее постучали.

Застыв на месте, он не знал, радоваться или кричать от страха. Кто мог прийти?

Вдруг его осенило: пожар! Ну конечно, сигнализация вышла из строя, и теперь пожарные эвакуируют жильцов.

– Я здесь! – Катфорт зарыдал одновременно от боли и облегчения. – Я здесь!

Он схватился за ручку, и тут же руку пронзила боль.

– Твою мать! – Раскрыв ладонь, Катфорт не поверил глазам: плоть обуглилась, треснула, и по запястью потекла сукровица.

На раскаленной докрасна круглой ручке, будто на сковородке, шипел и шкварчал кусок его собственной кожи.

Вновь постучали: медленно и настойчиво – так звонит колокол на похоронах.