Смысл ночи - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Кокс cтр.№ 102

Когда все вошли в церковь и орган заиграл торжественно-печальную мелодию, я покинул свое укрытие под платановыми ветвями, не спасающими от дождя. В портике я остановился. Хор запел перселловский гимн «Среди жизни мы смертны» [227] с его страдальческими диссонансами. Скорбно-сладостные созвучия, разнесшиеся под сводами церкви, исполнили мое сердце невыразимой болью, и гневные слезы подступили к моим глазам при мысли о человеке, чья праведная и полезная жизнь была оборвана столь жестоко. Раздался густой голос доктора Даунта, нараспев произносящий строки из Евангелия от Иоанна: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли сему?» [228]

Я продолжал стоять в портике, когда собрание скорбящих начало хором читать девяностый псалом, «Domine, refugium», где псалмопевец сетует на бренность и краткость земной жизни и на страдания, неотделимые от нашей греховной природы; а когда они дошли до стиха, где Моисей говорит о Боге, положившем беззакония наши пред Собою и тайное наше пред светом лица Своего, я взял зонтик и воротился обратно на погост.

Спустя некоторое время я услышал, как дверь церкви отворилась. Сейчас состоится погребение мистера Картерета. Я спрятался в дверной нише под колокольней и оттуда стал наблюдать, как похоронная процессия под дождем медленно следует по погосту к куче свежей земли, отмечающей последнее пристанище Пола Стивена Картерета. Лорд Тансор шел сразу за гробом, похоже, не замечая неослабевающего дождя; в нескольких шагах позади, в ногу с ним, торжественно выступал Феб Даунт, точно солдат на параде. Один за другим скорбящие и сопровождающие лица начали собираться у могилы.

Это было в высшей степени печальное зрелище: дамы в траурных нарядах из бомбазина и крепа жались под зонтами, джентльмены в цилиндрах с черными лентами, трепещущими на ветру, стояли кто прямо под дождем, кто под раскидистыми ветвями кладбищенских тисов; наемные участники похорон, предоставленные мистером Гаттериджем, — иные под хмельком — с несчастным видом сжимали в руках свои жезлы и насквозь промокшие плюмажи; и носильщики, предшествуемые внушительной фигурой доктора Даунта, несли простой деревянный гроб к зияющей в сырой земле яме. Все, все здесь наводило на мысль о тленности земного бытия. Все, все здесь было черным, как дымчато-черное грозовое небо над головой.

Я осознал, что не в силах оторвать глаза от гроба, и перед моим умственным взором вновь возникло зверски изуродованное лицо мистера Картерета, некогда румяное и добродушное. А теперь бренные останки славного джентльмена упокоятся в слякотной яме. Никогда еще не испытывал я такой безысходной и безутешной печали при виде участи, уготованной всем нам. Мне невольно пришло в голову, что покойный секретарь и есть донновский «частный человек, отошедший дел, который думал, что отныне и навек будет принадлежать только самому себе», но который после смерти «должен во прахе своем стать на обозрение публике» — сколь уместный и страшный образ! — и «прах его будет смешан с пылью любой проезжей дороги, любой навозной кучи и заключен в любой луже, в любом пруде». По мнению проповедника, «вот самое презренное бесчестие, самая страшная и окончательная отмена человека, которую мы можем представить». [229] Сейчас я обдумал данное утверждение — и согласился с ним.

Мисс Картерет вышла из церкви, все так же опираясь на руку мадемуазель Буиссон, и теперь обе молодые дамы стояли рядом с доктором Даунтом, уже произносившим заключительные слова заупокойной службы.

— Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями. Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. Среди жизни мы смертны…

Дождь понемногу начал стихать ко времени, когда тело Пола Картерета наконец предали земле под скорбный звон единственного церковного колокола. Скорбящие, предводительствуемые лордом Тансором и Даунтом, по двое-трое потянулись к своим экипажам, жезлоносцы и носильщики побрели прочь, а доктор Даунт вернулся в церковь. Одна мисс Картерет задержалась у могилы. Мадемуазель Буиссон в сопровождении Джона Брайна направилась к своей карете и у самых кладбищенских ворот обернулась посмотреть, следует ли подруга за ней. Но мисс Картерет еще несколько минут неподвижно стояла на месте, устремив взор на гроб в яме. Внешне девушка никак не выказывала своего горя — во всяком случае, не плакала, — но, когда она откидывала назад черные шелковые ленты своей шляпки, брошенные на лицо резким порывом ветра, я отчетливо увидел, что руки у нее трясутся. Потом она кивком велела могильщикам приступать к работе и медленно двинулась в сторону церкви.

Я стоял там один и смотрел мисс Картерет вслед, покуда она не достигла площадки за кладбищенскими воротами, где ее ждала подруга. Когда она приблизилась к карете, мадемуазель Буиссон достала белый платочек, нежно вытерла ей лицо и поцеловала в щеку.

Когда карета мисс Картерет укатила по лужам в направлении вдовьего особняка, я вышел с погоста и зашагал обратно к Истону. Мне безумно хотелось вновь увидеть возлюбленную, услышать ее голос, еще раз заглянуть в изумительные глаза, но я сомневался в своей способности сохранить самообладание при встрече с Даунтом, который наверняка окажется среди людей, собравшихся во вдовьем особняке. Однако к моменту, когда я достиг окраины городка, желание снова усладить взор красотой мисс Картерет превозмогло все мои опасения.

Когда я дошел до тропы, ведущей к пасторату, мне явилось на ум, что из соображений учтивости надо бы оставить доктору Даунту записку с извинениями за еще не прочитанные гранки. Открывшая дверь служанка сообщила, что преподобный, миссис Даунт и мистер Феб Даунт еще не воротились из вдовьего особняка, а потом по моей просьбе она дала мне бумагу и перо, чтобы написать записку, и оставила одного в кабинете доктора Даунта. Когда я покончил с делом и уже собирался удалиться, внимание мое привлекли три или четыре толстые тетради в кожаном переплете, с надписью «Дневник» на каждой. Признаюсь, я поступил дурно: заглянул в одну из тетрадей, не удержавшись от соблазна. Уже в следующий миг я выхватил из кармана свою записную книжку и принялся лихорадочно стенографировать страницы дневника, ибо там содержались записи, относившиеся к миллхедскому периоду жизни пастора. Я с минуты на минуту ожидал, что вернется служанка, но она все не появлялась, и я провел за своим занятием столько времени, сколько позволяли приличия, а потом незаметно выскользнул из дома. В дневниковых записях не содержалось ничего важного, если не считать некоторых сведений, касающихся воспитания и характера моего врага, но для меня этого было достаточно, чтобы оправдать свой поступок.

Через несколько минут я стоял в роще, устремив взор на вдовий особняк за лужайкой.