– Я рада, что ты развелся с ней, Герт, – сказала Йенни. – Но раз и навсегда знай, что я не выйду за тебя замуж, раз я не могу быть фактически твоей женой. И это вовсе не из-за разницы в наших годах… Ну, а ради людей только я не хочу обещать тебе того, чего я не собираюсь сдержать… ни перед священником, ни перед бургомистром…
– Ах, Йенни, это безумно с твоей стороны!
– Все равно тебе не удастся переубедить меня, – сказала она быстро и твердо.
– Но как ты будешь жить, дитя?… Нет, я не могу примириться с этим… Крошка, ты должна же понять, что я не могу оставить тебя без помощи… Йенни, умоляю тебя!..
– Успокойся, дорогой друг. Ты видишь, как благоразумно я отношусь к этому. Да и беды никакой нет, когда подумаешь хорошенько… К счастью, у меня есть немного денег…
– Все это хорошо, Йенни, но ты забываешь, что… людская злоба может причинить тебе много неприятных минут… тебя будут позорить…
– Нет, позорить меня никто не может. На мне лежит только один позор, Герт, это – то, что я позволила тебе расточать твою любовь…
– Ах, ты все свое твердишь… Нет, ты не знаешь, до чего люди могут быть бессердечны… как тебя будут оскорблять и мучить…
– Ну, к этому я совершенно равнодушна, Герт. – Йенни засмеялась. – Ведь к тому же я художница… слава Богу. От нас и не ожидают ничего другого. Время от времени мы должны немного скандалить – это как бы в порядке вещей.
Он грустно покачал головой и ничего не сказал. И вдруг ей стало до боли жалко его, и она в порыве нежности притянула его к себе:
– Дорогой мой, тебе не из-за чего так огорчаться… Ведь я вовсе не огорчена, разве ты не видишь? Напротив, иногда я даже радуюсь. Когда я думаю о том, что у меня будет маленький ребеночек, у меня становится так светло на душе. Мне кажется, что это будет такое великое счастье, что я не могу даже представить себе этого. Знаешь, я думаю, что только тогда в моей жизни будет смысл. Ты разве не думаешь, что я могла бы приобрести себе имя, которое было бы достаточно хорошо для моего ребенка?… Теперь я еще не могу как следует понять все это, у меня иногда бывают минуты упадка… и твое огорчение… О, Герт, очень может быть, что я бедна духом, и суха, и эгоистична… но я ведь все-таки женщина, меня радует, что я буду матерью.
– Ах, Йенни, Йенни! – он припал к ее рукам и стал целовать их. – Бедная моя, мужественная Йенни!.. Мне еще тяжелее от того, что ты так относишься к этому, – прибавил он тихо.
Йенни болезненно улыбнулась и ответила:
– О, было бы хуже для тебя, если бы я отнеслась к этому иначе…
V
Десять дней спустя, первого сентября, Йенни ехала в поезде, направлявшемся в Копенгаген.
Она сидела у окна и задумчиво смотрела на мелькавшую перед нею природу. День был ясный и солнечный, небо было синее, а облачка нежные и белые.
Несколько раз глаза Йенни наполнялись слезами. Что-то будет, когда она возвратится назад?… И возвратится ли она когда-нибудь?…
Поезд пронесся мимо маленького полустанка, на котором надо было выйти, чтобы ехать в Тегнебю. Йенни успела взглянуть на темневший вдали еловый лес, за которым скрывались крыши усадьбы.
Бедная Ческа, как-то устроится ее жизнь? Слава Богу, теперь, по крайней мере, ее отношение с мужем немного сгладилось. Ческа писала, что он так-таки и не понял ее как следует, но он был великодушен и деликатен и сказал, что верит, что Ческа неспособна на какой-нибудь неблагородный поступок.
Нет, у Чески жизнь еще наладится. Она такая добрая и честная… Не то, что она, Йенни… во всяком случае, у нее этих качеств нет…
Герт… Сердце ее сжалось от боли. Все ее существо охватило какое-то безнадежное отчаяние, отвращение к жизни. Ей казалось, что скоро она дойдет до полного равнодушия ко всему на свете.
Что за ужасные последние дни провела она с ним в Христиании! В конце концов она уступила-таки ему.
Он должен был приехать к ней в Копенгаген. Она обещала ему поселиться где-нибудь в окрестностях города, где он мог бы навещать ее время от времени. У нее не хватило духу оказывать сопротивление. Как знать, быть может, кончится все тем, что она отдаст ему ребенка, а сама уедет куда-нибудь подальше от всего этого… Да, да, она лгала ему, когда говорила, что радуется ребенку, и все такое. Правда, в Тегнебю она иногда радовалась тому, что станет матерью, потому что она считала этого ребенка только своим… а не его. Но раз ребенок будет живым звеном между нею и ее унижением, лучше, чтобы его вовсе не было. Она возненавидит его… Она уже ненавидела его, когда только думала о последних днях в Христиании…
Болезненного желания громко разрыдаться и наплакаться вволю у нее больше не было. Глаза были так сухи, на сердце был такой холод, что ей казалось, что она уже никогда больше не будет в состоянии пролить хоть одну слезу.
Неделю спустя после приезда Йенни в Копенгаген к ней приехал Герт Грам. Она ощущала такую усталость и такое равнодушие, что могла казаться даже довольной и веселой. Если бы он предложил ей переехать к нему в гостиницу, она согласилась бы и на это. Она ходила с ним в театры, ужинала в ресторанах и ездила даже в один хороший солнечный день в Фреденсборг. Она чувствовала, что ему доставляет удовольствие видеть ее веселой и бодрой.
На нее нашла такая апатия, что она почти не думала ни о чем и, без особого усилия над собой, отдавалась подхватившему ее течению. Однако совсем забыть о том, что ее ожидало, она не могла, потому что корсет начинал все больше и больше стеснять ее и грудь болела.
Наконец Йенни наняла себе комнату у вдовы учителя в небольшой деревне невдалеке от Копенгагена. Грам проводил ее туда и уехал в Христианию. Йенни вздохнула с облегчением. Она была рада, что наконец осталась одна.
В сущности, ей жилось хорошо и спокойно в уютном домике доброй фру Расмусен, которая была очень внимательна к ней, но, вместе с тем, проявляла величайшую деликатность и никогда ни единым словом не намекала на ее положение.
Вначале Йенни усердно принялась работать. Она нашла несколько хороших мотивов, и ей удалось написать два-три эскиза, которыми она сама осталась довольна. Она с утра выходила на лужайку, с которой открывался прекрасный вид на деревню, и с увлечением работала, пока не чувствовала усталости. Тогда она ложилась тут же на траву и отдыхала, заложив руки за голову и глядя в небо.
Однако вскоре она должна была прекратить работу на воздухе. В середине октября пошли дожди и не переставали лить неделя за неделей. Тогда Йенни попросила у фру Расмусен книг и поочередно то читала, то вязала кружева, образцы для которых она тоже взяла у своей хозяйки. Однако ни чтение, ни вязание не шло на лад. По большей части Йенни сидела в кресле-качалке, ничего не делая. У нее не хватало даже силы воли, чтобы заставить себя одеться как следует, и она по целым дням ходила в вылинявшем халате.
По мере того как ее беременность становилась все более заметной, она все сильнее страдала от этого.