Улав, сын Аудуна из Хествикена - читать онлайн книгу. Автор: Сигрид Унсет cтр.№ 49

Но по мере того как близилось лето, становилось ясно: никакой обычной причины для нездоровья у Ингунн не было, и никто не мог понять, что с нею.

Арнвид дивился: неужто это горе сломило ее – потому как лучше ей не становилось, а скорее хуже; ее одолели припадки, и она часто впадала в беспамятство, а всю еду, что пыталась съесть, отдавала обратно. Ингунн говорила: у нее, мол, все время болит спина повыше поясницы, будто ее сильно ударили в это места жердью, а ноги как-то чудно немеют, до полного бесчувствия. Теперь она едва могла ходить. Арнвид понимал: она день и ночь тоскует по Улаву; к тому же еще скорбь по родителям вновь нахлынула на нее, а ведь одно время она почти забыла о них из-за Улава. Ныне же она корила себя за это и говорила, что заслужила ужасную беду, которая теперь, похоже, выпала ей на долю: «Ведь в ту самую ночь, как померла матушка, я и стала женой Улаву!»

Когда она это сказала, лицо Арнвида как-то странно изменилось, но он промолчал.

Горевала она также оттого, что ее разлучили с сестрой и братьями. Тура жила в Берге у тетки, и, хотя между сестрами никогда особо нежной приязни не было, теперь она тосковала и по Туре. Но еще горше думалось ей о маленьких братцах; с ними она всегда была в такой дружбе! А ныне они жили во Фреттастейне у Хафтура и его молодой жены… И теперь, верно, Халварда и Йона воспитают в ненависти к Улаву, сыну Аудуна, и в гневе на нее. Обо всем этом она толковала с Арнвидом, но при этом почти не плакала – верно, была слишком удручена и, отчаявшись, не могла проливать слезы. Арнвид боялся, как бы она не померла с горя.

Но хозяйка усадьбы Хиллебьерг поговаривала, будто недуг, сразивший Ингунн, был столь диковинный, что тут без колдовства и наговора дело явно не обошлось.

Однажды вечером в начале лета Арнвиду удалось уговорить Ингунн спуститься с ним вниз по склону, чтобы поглядеть на хлеба, буйно поднявшиеся в эту ясную, теплую погоду. Ему пришлось поддерживать ее, когда они шли, и он видел: она переставляет ноги так, будто они скованы невидимой цепью. Ему удалось довести ее до самой лесной опушки, как вдруг ноги у нее подкосились, и она упала навзничь, да так и осталась лежать в беспамятстве. В конце концов он с трудом опять привел ее в чувство; ему казалось, что до этого она ни разу так надолго не впадала в беспамятство. Она не держалась на ногах, и ему пришлось нести ее, как малого ребенка. Ингунн была так худа и весила так мало… Арнвиду стало жутко.

На другое утро обнаружилось, что она не может шевельнуть ногами – вся нижняя часть ее туловища онемела. Первые дни она лежала и тихонько стонала – ее мучили дикие боли в спине. Но мало-помалу они прекратились, и теперь, казалось, тело ее стало вовсе бесчувственным от поясницы и ниже. Так она и осталась лежать. Она никогда не сетовала, мало говорила и часто казалось, будто ее ничто не занимает. Она просила лишь: пусть Стейнар будет с ней; ей нравилось, когда он залезал к ней на кровать и играл, перекатываясь через ее полумертвое тело, которое теперь высохло так, что походило на скелет.

В это время никто не знал, где обретается Улав. Арнвид думал: Ингунн, верно, скоро помрет, а он не сможет даже послать весть о том другу.

Хиллебьерг же заявляла всякому, с кем ей ни доводилось толковать, что все проще простого: кто-то наслал порчу на Ингунн. Она втыкала иглы в ее ляжки и икры, жгла ее каленым железом, но Ингунн ничего не чувствовала. Тому свидетели – досточтимые мужи и жены, и приходский священник, да и сын ее. Но никого, кроме Колбейна и Хафтура, нельзя заподозрить в подобном злодеянии, а несчастное дитя лежит здесь, снедаемое хворью, и медленно умирает. Хиллебьерг подстрекала сына потребовать от епископа дознаться правды в этом деле. Арнвид уже готов был согласиться: матушка, видно, права; и посулил отправиться к господину Турфинну, лишь только тот вернется домой с поездки, разведав, сколь крепка вера в его епархии. Пока что Арнвид уговорил Ингунн побеседовать с приходским священником и исповедаться, а также велел служить обедни за ее здравие. Так прошло время до дня рождества богородицы. В тот день Арнвид исповедался и принял Corpus Domini; во время службы он столь долго и столь истово молился за здравие своей хворой родственницы, что взмок от пота. Был уже полдень, когда обитатели Миклебе воротились из церкви домой. Арнвид стоял, беседуя с Гуттормом о буланом Эльгене, который захромал, когда Арнвид ехал верхом домой; тут он услыхал – из горницы, где лежала Ингунн, громко зовут на помощь.

Сломя голову бросились Арнвид с Гуттормом к дому и ворвались в горницу. Там бегала Ингунн, босая, в одной сорочке, и затаптывала огонь – горница была полна дыма, а на полу горела солома вокруг простынь, перин и одеял, которыми она закидала пламя. На руках она держала Стейнара; он был закутан в покрывало, кричал и плакал.

Когда в горницу ворвались люди, она опустилась на скамью и стала целовать и ласкать мальчика, убаюкивать его, приговаривая:

– Стейнар, Стейнар, золотко мое, скоро тебе полегчает, сейчас я стану врачевать тебя, маленький мой!

Она крикнула вошедшим, что Стейнара сильно обожгло и надобно немедля добыть мази и полотняные лоскутья.

Она лежала в горнице, и с нею был один только Стейнар. Он сидел на широком плоском камне у очага, где теплился малюсенький огонек. И хотя Ингунн, лежа в кровати, не велела ему баловаться, мальчик играл, засовывая маленькие сухие веточки в огонь и поджигая их. День стоял теплый, и на нем была лишь одна рубашонка; внезапно ее охватило огнем. Ингунн опомнилась уже, когда стояла у очага, держа в объятиях ребенка; рубашонку она погасила, набросив на Стейнара покрывало. Но тут она увидала, что горят разбросанные на полу ветки можжевельника и камыш; тогда она стала звать на помощь, забросала огонь подушками со скамей и затоптала его…

Мальчику обожгло живот, но и у Ингунн были страшные ожоги на ногах и на ладонях обеих рук. Однако же она ничего и никого не замечала, кроме Стейнара, и не давала никому перевязать свои ожоги, покуда не позаботились о ребенке. Потом, уложив мальчика в кровать, она легла рядом и, не сводя с него глаз, осыпала ласками и успокаивала бедного малютку. До тех пор, пока мальчик был в лихорадке и его мучила боль от ожогов, Ингунн ничего и никого не видела и не слышала, кроме Стейнара.

Паралич с нее как рукой сняло – и она едва ли сама это почувствовала. Она жадно ела и пила, не замечая, когда ей приносили еду и питье, а рвота и головокружение вовсе исчезли. Арнвид просиживал со Стейнаром дни и ночи, и, как ни горько, как ни больно было ему видеть страшные муки мальчика, он все же благодарил бога за чудо, свершившееся с Ингунн.

С той поры она начала быстро выздоравливать, а когда Стейнару стало уже немного лучше и его можно было выносить на солнышко поглядеть на выпавший ночью снег, лицо и тело Ингунн вновь обрели свою прежнюю нежную округлость, а щеки ее целомудренно зарумянились на свежем морозном воздухе. Она стояла со Стейнаром на руках, ожидая Арнвида, который бродил у каменистых осыпей и собирал в шапку замерзшие ягоды шиповника – Стейнар велел отцу непременно набрать для него ягод.

Виды на примирение Арнвида с другими родичами Ингунн не стали лучше оттого, что фру Хиллебьерг распускала слухи о Колбейне – он, мол, наслал смертельную хворь на родную племянницу. И когда во Фреттастейне, незадолго до адвента, пили свадебное пиво за здоровье Хокона, сына Гаута, и Туры, дочери Стейнфинна, никого из Миклебе на пиру не было. Свадьбу справляли под новый, 1282 год, а после этого новобрачные начали объезжать всех родичей молодой жены и гостить у них, потому как у Хокона, младшего сына в семье, братьев была уйма, а усадьбы в Вестланне не было. Вот все и решили – пусть он поселится в Опланне.