P.S. Я тебя ненавижу! - читать онлайн книгу. Автор: Елена Усачева cтр.№ 47

Эля стала пить чай. Кипяток. Обжигалась. Боль сдавливала горло, свинцом падала в желудок. Алька выбил из рук чашку. Ее любимую чашку с цветами: розами, нарциссами, астрами. Кипяток плеснулся на пол, пошел пар. Ручка откололась. Чашка жалобно покачивалась, тыкаясь обрубком в лужицу. Эля плакала. От боли, от того, что все вспомнила, от того, что вернулась былая тяжесть.

Жар из желудка растекся по венам. Как же больно! Она так и видела себя маленькой, всеми забытой девочкой, что корчится на кровати в смятых простынях. Боль и жаркое лето — все это соединилось у нее в одну ненависть, и к тому, и к другому.

Овсянкин притянул ее к себе и поцеловал. Как тогда, на чердаке. И как тогда все завертелось, запульсировало, стало неважным, ненужным, глупым. Алька целовал ее сильно, уверенно, и Эля податливо плыла к нему навстречу, пока он сам не оттолкнулся, давая возможность вдохнуть.

— Ты очень красивая и добрая, но я не люблю мазохистов, — неожиданно весело сказал он.

Она всхлипнула, уткнувшись ему в плечо. Слезы впитывались в футболку. Наверное, ему было мокро.

— Ты меня бросаешь.

Новая волна слез пришла вместе с чувством одиночества. Овсянкин с удовольствием садиста продолжал:

— Я перехожу тренироваться на ипподром. Это чтобы тебе не захотелось и мне отомстить.

— Алька!

Заревела в голос.

— Так будет правильно, — прошептал Алька. — Мне нравится Виля. Она веселая и легкая и не собирается никому мстить. А ты разбирайся со своими тараканами и становись нормальным человеком.

— Я и сейчас нормальная.

— Ты сейчас похожа на вампира, несущего в душе страшную тайну.

— Но я была права. Максимихин был мерзавцем.

— Он был обыкновенным человеком. Ему не повезло столкнуться с леди Винтер местного разлива.

— Не уходи, — попросила Эля. Ей очень-очень хотелось, чтобы Овсянка остался. Сейчас, как никогда прежде, она доверяла ему. — И откуда ты такой все понимающий?

— У меня две старшие сестры и часто болеющая мама, они все хотят, чтобы я их понимал. Приходится соответствовать.

— Останься со мной.

Она еще тянула руки, понимая, что ничего вернуть нельзя, что этот жест и эта просьба ввергнут ее в еще большее отчаяние. Будет только больнее. Но она хотела эту боль, будто страдания могли что-то искупить.

— Извини! Нам пора! — Он щелкнул Элю по носу. — Виль! — крикнул он в сторону коридора. — Приросла к телевизору? Каким клеем тебе там намазано? — Повернулся на пороге. — И никогда не пей кипяток. От этого будет кожа во рту облезать. — Он скорчил страшную рожицу. — Бррр, противно. Как потом целоваться?

Эля против своей воли фыркнула. Еще раз, а потом засмеялась. За Алькиной спиной появилась довольная Виолетта.

— Чего вы тут чашки бьете, а мне даже бутерброда не дали, — притворно возмутилась она.

— Ешь свой бутерброд и поехали новых лошадей на ипподроме смотреть, чудо мое!

Эля судорожно всхлипнула. Как она им сейчас завидовала. А ведь такое же счастье могло быть и у нее. Снова потекли слезы. Ладно, проехали. Лечиться так лечиться.

Виолетта съела бутерброд. Сначала свой, потом Овсянкина. Выпила чай с сахаром, забавно морщась, потому что он все еще был горячий. Поглядела на оставшийся кусок сыра, но решила проявить скромность и не стала просить добавки. Алька с восторгом смотрел на ее живое лицо, на то, как она легко, без ломания пьет чай, как говорит простые вещи, без желания покрасоваться, произвести впечатление. И где таких простых выпекают? Эля бы сходила, прикупила себе парочку.

Они ушли, а Эля еще долго плакала, сама не зная почему. Ей все казалось, она чувствует на губах Алькин поцелуй, но там было уже много слез, чтобы хоть что-то осталось, соль все путала.

Слезы завершились тяжелым сном под закат. Пробуждение было более угнетающим, чем та темнота, в которой она провела эти два часа. Лицо пощипывало от слез, переносица была забита, глаза открывались с трудом — она, наверное, страшно опухла, и в ближайшие два года ей лучше не смотреться в зеркало. Она все же встала, добрела до ванной. Припухшие веки и мешки под глазами, тяжелое, чуть оплывшее лицо. Во рту стоял неприятный вкус облезающей кожи, горло саднило, желудок выдавал противную отрыжку. Да, сегодняшний день она запомнит надолго.

Покопалась в себе, пытаясь воскресить былую тоску и чувство, что все пропало, но ни на слезы, ни на расстройство сил не было.

Она полезла под душ и вместе с прохладой, быстро забравшейся под кожу и заметно взбодрившей, поняла, что должна сделать. Если раз за разом, общаясь с парнями, она совершает одни и те же ошибки, то надо что-то менять. А что, если Ирина Александровна была права, и она не ненавидела Максимихина, а любила? Что она спутала жажду мести с простой любовью? Что попытки сделать ему хуже — не более чем желание привлечь внимание? И она всего лишь ревновала к Алке, придумывая, как они расстанутся. Интересно, в какую школу перешел Максимихин? И что с ним стало теперь? И можно ли что-то исправить? А не заглянуть ли к нему в гости? Поговорить, все объяснить. Можно и прощения попросить…

Да! Все просто! Это будет та самая правильность, которой так не хватает этому миру. В старых записных книжках у нее есть Сашкин телефон. По Интернету она найдет адрес. Придет к нему. И ведь не убьет же он. Не убьет…

Вылетела из ванны. Чтобы заморозить в себе последние сомнения, достала из холодильника пакет молока и выпила прямо из надреза. Желудок обалдело булькнул — сегодня у него выдался день контрастов.

На улице было холодно и ветрено. Эля куталась в куртку. Она сама не поняла, почему так оделась — юбка, блузка, полусапожки. Зябко. Катается в кармане стеклянный шарик с искринкой. Она его нашла в ящике стола. Сколько он там пролежал? Ведь когда-то она решила, что он приносит удачу, помогает. Может, и правда он так делал? Зачем она его бросила? Вот все и пошло наперекосяк, неправильно. А он все время ждал в темноте, звал, обещал, что придет на подмогу. Самое время его возвращать. Эле очень нужна помощь.

Уже около дома Максимихина в душе родилось подозрение, что Интернет ошибся, что пришла она не туда. Смутное воспоминание — они с Алкой прячутся на детской площадке, из дома выходит Сашка с мамой, темноволосой грузной женщиной. А здесь — ни детской площадки, ни похожего подъезда. Может, переехали?

Загадала — если через десять шагов встретит парня, значит, идет она правильно. Один, два, три, четыре, пять… лучше бы загадала шоколадку в киоске, с мишками на упаковке, голубенькую такую.

Так есть опять захотелось…

Пять, шесть, семь… Или пакетик орешков. Кешью. Десять.

Парень не шел, он стоял. Высокий, сутуловатый, в черной куртке. Руки в карманах, из правого торчит поводок. То, что гуляло около его ног, тяжело было назвать собакой. Нечто мелкое, лохматое, неопределенной породы.