Спартак молчал, упершись взглядом в темную столешницу,
покрытую там и сям рассыпанным серым пеплом, таким же хрупким, какой оказалась
его удача. Все пропало, все рухнуло. Но ничего нельзя было выдавать этой
прекрасно говорящей по-русски сволочи. Нельзя, и все тут, и если жизнь требует
сдохнуть, придется сдыхать, как ни протестует все внутри...
– Мне вот что интересно, товарищ Котляревский... –
сказал вдруг Крашке. – Я бы еще понял вашу гордую несгибаемость, будь на
месте ваших местных дружков советские партизаны. В этом случае все было бы
понятно, логично и объяснимо. Но к чему вам эти? Ваши здешние друзья – упорные
и последовательные идейные враги вашего Сталина, вашей партии, вашего
советского государства и всего такого прочего... Что они вам? К чему за них
держаться? Если дело исключительно в девчонке, это можно обговорить,
поторговаться...
– Вы не поймете, – глядя в стол, буркнул Спартак.
– А вы попробуйте растолковать. Я, в конце концов, не самый
глупый человек на этом свете, смею думать. Не самый умный, конечно, но и не
дурак. Не та работа, не держат у нас дураков, знаете ли... Итак?
Спартак поднял голову и взглянул ему в глаза:
– Тьфу ты, да все это просто... Советский Союз воюет с вами.
И Армия Крайова пока что воюет не с нами, а как раз с вами. Вот и ответ. Что
там еще объяснять...
– Глупо все же и нелогично.
– Может быть. Но все дело в этом.
– Иными словами, вы категорически отказываетесь со мной
сотрудничать? Несмотря на все последствия, которые я вам красочно обрисовал?
Не отрывая от него ненавидящих глаз, Спартак протянул с
сожалением в голосе:
– Попался бы ты мне, когда у меня еще была пушка в кармане,
сука гитлеровская...
Он сжался, ожидая зуботычины, – но Крашке не
шевельнулся, пытливо разглядывал его с непонятным выражением лица. Потом
сказал, кривя губы:
– Ну что же, по крайней мере никакой неясности... И все же я
вам дам еще одну попытку, Котляревский. Последнюю. – Он рывком выдернул из
кармана «вальтер» с укороченным стволом, любимую гестаповскую модель, выщелкнул
обойму, высыпал патроны, показал их Спартаку: – Боевые, все без обмана?
Спартак молча кивнул. Звонко зарядив обойму вновь и загнав
ее в пистолетную рукоятку, гестаповец дослал патрон в ствол, резко встал,
обошел стол и остановился над Спартаком. Двое подручных моментально выкрутили
Спартаку руки назад, не давая пошевелиться.
Поигрывая пистолетом, Крашке сказал, с расстановочкой цедя
слова:
– Голый расчет, только и всего... Она знает гораздо больше,
чем вы – но пока что ломается, не соглашается на сотрудничество, иначе давно бы
заглянул сюда кто-нибудь из моих подчиненных и дал знать, что дело в шляпе. Вы
знаете гораздо меньше – но если бы согласились быстрее, стали бы ценнее для
нас, да и для нее послужили бы убедительным примером. Но если уж вы оба на
первом допросе показали норов – практичнее будет пристукнуть к чертовой матери
именно вас и сосредоточить все усилия на девке. Кстати, и в этом случае ваш
труп с дырой во лбу будет для нее крайне убедительным примером... Я считаю до
трех. Потом жму на спуск. Это всерьез. Постарайтесь понять – это всерьез...
Он приставил дуло ко лбу Спартака. Он не шутил – по
глазам видно. Размеренно начал считать:
– Раз, два... Три!
В этот последний оставшийся миг Спартак, лихорадочно
пытавшийся заполнить мысли чем-то важным, серьезным, значимым и высоким, вдруг
с ужасом сообразил, что в голову не приходит ничего. Совершенно ничего.
Непередаваемое ощущение пустоты, в которую сейчас все оборвется...
Сухо клацнуло – ударник стукнул по капсюлю.
И ничего не произошло. Ничего не было, кроме этого сухого
металлического щелчка. Зажмурившийся, вжавший голову в плечи Спартак вдруг
сообразил, что он жив. Медленно текли секунды, а нового выстрела не было. Ни
выстрела, ни звука, ничего...
Он открыл глаза. Крашке, уже без пистолета в руке, стоял в
двух шагах от него, ухмыляясь.
– Неплохо, поручик, – сказал он, скалясь. –
Честное слово, неплохо. Никакой неясности не осталось, мне думается...
Спартака уже не держали за руки. Что-то неуловимо изменилось
в комнате, он еще не понимал, что, но нечто переменилось.
А потом дверь распахнулась, и через порог шагнул ротмистр
Борута – подтянутый даже в штатском, невозмутимый, чопорный, словно аршин
проглотил. Он нисколько не походил ни на пленного, ни на замученного узника.
Все смотрели на него, и в совершеннейшем молчании он прошел к столу, уселся,
извлек достопамятный портсигар с разлапистым старинным гербом, повертел его,
обвел всех взглядом и заключил:
– Должен с радостью констатировать, панове, что поручик
Янкес спецпроверку выдержал. Мои поздравления, поручик.
«Крашке» сохранял спокойствие – но двое его подручных
откровенно прыснули. Один похлопал Спартака по плечу:
– Не переживай, с каждым может случиться. Молодец.
Некоторые, знаешь ли, ломаются...
Только теперь до Спартака в полной мере дошло. Как до
верблюда. Во всей полноте и красочности. Задохнувшись от бешенства, он стиснул
кулаки и рванулся из-за стола.
Удержало его одно: он не сразу сообразил, кому первому
врезать от всей души – ротмистру или мнимому гестаповцу. Не в силах выбрать меж
двумя равно заманчивыми целями, стоял какое-то время с занесенной рукой.
Хлопнула дверь. Ворвалась Беата, кое-как замотанная в
простыню. На лбу у нее явственно краснел кружочек, след от пистолетного дула.
Она была прекрасна в гневе, как античная фурия, ее глаза, казалось, готовы были
спалить все вокруг, словно два гиперболоида инженера Гарина. Увидев ее, Спартак
окончательно сбился с боевого настроя, опустил занесенную руку, так и не
выбрав, кому бы врезать.
– Меня проверять такими вот спектаклями? – не
рассерженной девушкой вскрикнула, а медведицей из мазурских чащоб взревела
Беата. – Меня?! Меня склонять к измене, тыкать пушку в лоб, курком
щелкать?!
Дальнейший ее монолог Спартак понял лишь приблизительно,
ясно было одно: никакая бумага этого не выдержит, задымится. На фоне матерщины,
хлынувшей из коралловых уст красавицы княгини, банальные «курва маць» и «пся
крев» (самые освоенные Спартаком ругательства) казались детской считалочкой.
Остальное он разбирал ровно настолько, чтобы сделать вывод: если переводить на
российские мерки, такой цветистой речи позавидовал бы любой одесский биндюжник.
Поразительно было, что благородная девица из старинной фамилии знала этакие
слова в таком количестве...
Борута слушал девушку с олимпийским спокойствием, ни один
мускул на лице не дрогнул. Меж пальцев дымилась сигарета, поза была
непринужденной и вместе с тем элегантной. Спартаку пришло в голову, что
ротмистр чертовски удачно выбрал себе псевдоним. Борута (он же Рокита) – это
такой польский лесной черт. Но не вульгарный какой-нибудь, не мохнатый
гоголевский недоумок, который украл луну с неба ночной порою. Борута, согласно
старинным преданиям, имеет облик вполне человеческий – красавец в шляхетском
наряде, бродящий по лесам, где стережет заколдованные клады. Хвоста и рогов у
него не замечено, равно как и шерсти...