Тайна желтой комнаты - читать онлайн книгу. Автор: Гастон Леру cтр.№ 44

И наконец, к чести Артура Ранса и в объяснение того радушия, с каким он был принят в Гландье, следует сказать, что когда-то американский ученый оказал мадемуазель Станжерсон огромную услугу, с риском для собственной жизни остановив на полном скаку лошадей, которые вдруг понесли ее экипаж. Возможно даже, что это событие послужило в каком-то смысле поводом для своего рода дружбы, связавшей на короткое время Артура Ранса и дочь профессора, однако все это не давало ни малейшего основания усматривать тут некую любовную историю.

Откуда Фредерик Ларсан почерпнул эти сведения — неизвестно, но он, похоже, почти не сомневался в их достоверности.

Если бы в тот момент, когда Артур Ранс присоединился к нам в харчевне «Донжон», нам были известны все эти подробности, возможно, его присутствие в замке не заинтриговало бы нас сверх меры, но зато наверняка возбудило бы и без того повышенный интерес к новому персонажу. Американцу было лет сорок пять или около того. На вопрос Рультабия он ответил весьма просто:

— Узнав о покушении, я отложил свой отъезд в Америку. Прежде чем уехать, я хотел удостовериться, что жизнь мадемуазель Станжерсон вне опасности, и уеду я только после того, как она окончательно поправится.

Затем Артур Ранс неожиданно разговорился, избегая при этом отвечать на некоторые вопросы Рультабия. Например, поделился с нами, хотя мы его об этом и не просили, своими собственными идеями относительно случившегося несчастья, причем, насколько я понял, его идеи почти полностью совпадали с мыслями самого Фредерика Ларсана, то есть, иными словами, американец тоже полагал, что г-н Робер Дарзак был каким-то образом замешан в этом деле. Правда, он его не называл, и все-таки не требовалось большого ума, чтобы распознать, что кроется за его словами. Он сказал, что ему известны усилия, прилагаемые юным Рультабием для того, чтобы распутать запутанный узел драмы Желтой комнаты. А также сообщил нам, что г-н Станжерсон поведал ему о событиях, которые произошли в загадочной галерее.

Внимая Артуру Рансу, нетрудно было догадаться, что он во всем винит Робера Дарзака. Не раз он выражал сожаление по поводу того, что г-н Дарзак отсутствовал именно в те моменты, когда в замке происходили таинственные и драматические события, и было ясно, на что он намекает. А в заключение признал, что г-н Дарзак «проявил большую сообразительность и ловкость», самолично предоставив возможность г-ну Жозефу Рультабию расположиться здесь, на месте, где тот наверняка — не сегодня, так завтра — сумеет обнаружить преступника. Причем последнюю фразу он произнес с явной иронией, затем встал, поклонился нам и вышел.

Глядя в окно на удаляющегося Артура. Ранса, Рультабий сказал:

— Забавная фигура!

Я поинтересовался:

— Вы полагаете, он останется на ночь в Гландье?

К моему величайшему удивлению, юный репортер ответил, что ему это совершенно безразлично.

Не стану утомлять вас рассказом о том, как мы провели время после полудня. Довольно вам знать, что мы ходили гулять в лес, что Рультабий показал мне пещеру святой Женевьевы и что все это время мой друг старался говорить о чем угодно, только не о том, что занимало все его помыслы. Близился вечер. Меня крайне удивило, что репортер не собирается принимать никаких особых мер. Когда стемнело и мы очутились в своей комнате, я не преминул сказать ему об этом. Он ответил, что все необходимые меры им приняты и что на этот раз убийца не сможет от него ускользнуть. А так как я выразил некоторое сомнение на этот счет, напомнив ему об исчезновении убийцы в загадочной галерее и намекнув, что такое может повториться снова, он сказал:

— Надеюсь, что так оно и будет. Это все, чего я желаю добиться этой ночью.

Я не стал настаивать, по опыту зная, сколь неуместны и бессмысленны в подобных случаях любые возражения. Однако он сообщил мне, что с самого утра его стараниями и стараниями сторожей за замком ведется неусыпное наблюдение, поэтому никому не удастся приблизиться сюда незамеченным, его обязательно предупредят, а если никто не придет снаружи, о тех, кто находится внутри, беспокоиться нечего.

Часы, которые он достал в этот момент из жилетного кармана, показывали половину седьмого. Рультабий встал, подал мне знак следовать за ним и без всяких предосторожностей, не пытаясь даже приглушить шум шагов и не призывая меня к молчанию, провел меня через всю галерею; свернув в правую галерею, мы дошли до лестничной площадки и пересекли ее. Затем мы продолжили свой путь по галерее левого крыла и прошли мимо апартаментов профессора Станжерсона. В конце этой галереи, как раз перед самым донжоном, находилась комната, которую занимал Артур Ранс. Мы знали это, так как в полдень видели американца у окна этой комнаты, выходившего во двор. Дверь его комнаты находилась в поперечном конце галереи, и сама комната была расположена поперек этой галереи, ею она и заканчивалась с этой стороны. Словом, дверь комнаты Артура Ранса находилась прямо напротив восточного окна, расположенного в конце другой, правой галереи, в правом крыле, там, где в прошлый раз Рультабий поставил папашу Жака. Если встать спиной к этой двери, а иными словами — просто выйти из комнаты, перед вашим взором открывалась вся галерея: левое крыло, лестничная площадка и правое крыло. Невидимой оставалась только сворачивающая галерея правого крыла, и это вполне естественно.

— Сворачивающую галерею, — сказал Рультабий, — я оставляю за собой. А вы, когда я вас попрошу, вы придете и встанете здесь.

И он провел меня в маленький, темный, треугольный чуланчик, бывший частью галереи и расположенный наискось, слева от комнаты Артура Ранса. Из этого угла я видел все, что происходит в галерее, с такой же точно легкостью, как если бы стоял у двери Артура Ранса, и даже мог следить за дверью американца. Дверь чуланчика, который должен был стать моим наблюдательным пунктом, была застеклена не матовым, а обыкновенным стеклом. В галерее, где горели все лампы, было светло, а в чулане — совсем темно. Такому наблюдательному пункту мог позавидовать любой шпион.

Ибо что мне предстояло делать, как не шпионить, выполняя низкую работу полицейского? Разумеется, это не могло не вызывать у меня отвращения, и, кроме естественных инстинктов, этому противилось достоинство моей профессии, восстававшее против такого странного превращения! И в самом деле, если бы меня вдруг увидел глава сословия адвокатов, если бы о моем поступке узнали во Дворце правосудия, как отнеслись бы к этому в коллегии адвокатов? Что же касается Рультабия, то он даже не подозревал, что мне могло прийти в голову отказать ему в услуге, о которой он меня просил. Да я ему, собственно, и не собирался отказывать: во-первых, потому что побоялся бы прослыть в его глазах трусом; во-вторых, потому что думал, что всегда смогу отстоять свое право всюду доискиваться истины, пускай даже в качестве любителя; и наконец, в-третьих, потому что было уже слишком поздно отступать. Отчего такого рода сомнения не возникали у меня раньше? И почему угрызения совести не мучили меня? Да потому, что меня разбирало любопытство. К тому же я всегда мог сказать, что хотел участвовать в спасении женщины, а существуют ли такие профессиональные правила, которые могут воспрепятствовать столь благородным намерениям?