Ах, как заставить понять эту объятую ужасом и сраженную горем отца женщину, которая даже не глядит на нас, что я готов на все, только бы спасти ее… Да… да… я снова попытаюсь рассуждать здраво и попробую на этот раз начать с нужного конца, я совершу чудеса…
Я подхожу к ней… я хочу попросить ее, хочу умолить довериться мне… Как мне хотелось бы намекнуть ей несколькими словами, понятными только нам с ней, что я знаю, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты, что я угадал половину ее секрета и что я жалею ее от всего сердца… Но она уже просит нас оставить ее одну, ее безмолвный жест выражает беспредельную усталость, ей надо немедленно отдохнуть… Г-н Станжерсон предлагает нам разойтись по комнатам, благодарит нас — словом, выпроваживает… Мы с Фредериком Ларсаном откланиваемся и выходим в галерею, папаша Жак следует за нами. Я слышу, как Фредерик Ларсан шепчет:
— Странно! Странно!..
Жестом он приглашает меня к себе в комнату. На пороге он оборачивается к папаше Жаку и спрашивает:
— Вы-то его видели?
— Кого?
— Убийцу.
— Еще бы не видел!.. У него была густая рыжая борода, рыжие волосы…
— Таким он и мне представился, — заметил я.
— И мне тоже, — сказал Фредерик Ларсан.
И вот мы остались одни в комнате — великий Фред и я, — чтобы поговорить о случившемся. Мы говорим уже целый час, обсуждая это дело и так и эдак. Судя по вопросам, которые он задает мне, и по его объяснениям, ясно, что Фред, вопреки тому, что видел собственными глазами, что видел я сам и все мы видели, убежден: убийца скрылся, воспользовавшись неким известным ему потайным ходом.
— Ибо он знает замок, — говорит Фред, — хорошо знает…
— Роста он довольно высокого и неплохо сложен…
— Рост у него какой надо, — шепчет Фред.
— Понимаю, — говорю я. — Только как вы объясните эту рыжую бороду и рыжие волосы?
— Слишком много бороды и слишком много волос… Накладные, конечно, — роняет Фредерик Ларсан.
— Не торопитесь… Вы по-прежнему думаете о Робере Дарзаке… Неужели вы никогда не сможете отрешиться от этой мысли?.. Что касается меня, то я совершенно уверен в его невиновности…
— Тем лучше! От души этого желаю… Однако все против него… Вы заметили следы на ковре?.. Хотите взглянуть…
— Я видел. Это „элегантные“ следы, те же, что на берегу пруда.
— Это следы Робера Дарзака — неужели вы станете отрицать?
— Тут легко ошибиться…
— А вы заметили, что следы эти не возвращаются? Когда человек этот вышел из комнаты, преследуемый нами, ноги его не оставили следов…
— Возможно, он не один час провел в этой комнате. Грязь на его ботинках высохла, к тому же он бежал, едва касаясь пола кончиками ботинок… Видно было, как он бежит… видно, но не слышно… — И тут я внезапно остановился, прервав этот бессмысленный, лишенный всякой логики разговор, вовсе не достойный нас, и сделал Ларсану знак, чтобы он прислушался. — Там, внизу… кто-то закрывает дверь…
Я встаю, Ларсан следует моему примеру. Мы спускаемся на первый этаж, выходим из замка. Я веду Ларсана к маленькой комнатке, выступ которой образует террасу под окном сворачивающей галереи. Пальцем указываю на дверь, теперь уже закрытую, которая только что была открыта и из-под которой сейчас струится свет.
— Лесник! — говорит Фред.
— Пошли! — едва слышно шепчу я.
И, полный решимости (да знал ли я сам, какой, собственно, решимости? Решимости поверить в то, что виновным является лесник? Разве стал бы я утверждать такое?), я подхожу к двери и громко стучу.
Некоторые, конечно, подумают, что мы поздновато спохватились, только теперь вернувшись к двери лесника, и что первейшей нашей задачей после того, как мы обнаружили исчезновение убийцы в галерее, должны были бы стать его поиски где-то в другом месте; нам следовало бы все обыскать вокруг замка, в парке… Словом, везде.
Если бы нас упрекнули в том, что мы этого не сделали, нам оставалось бы сказать в ответ следующее: убийца исчез в галерее таким образом, что мы подумали, будто его и в самом деле нигде больше нет и быть не может! Он ускользнул от нас в тот момент, когда мы уже почти держали его, когда мы, можно сказать, касались его… Поэтому никому из нас и в голову не пришло, что можно отыскать его где-то еще — в тайниках ночи или парка. Мы и представить себе такого не могли. Ведь я же говорил вам, каким ударом было для меня это исчезновение, — голова кругом пошла!
…Как только я постучал, дверь тут же отворилась; лесник спокойно спросил нас, в чем дело. Он был в рубашке и собирался, по его словам, ложиться в постель. Правда, постель была еще не разобрана.
Мы вошли.
— Так, так, — удивился я. — Значит, вы еще не ложились?
— Нет! — ответил он довольно сурово. — Я ходил с обходом в парк, был в лесу… Только что вернулся… А теперь мне хочется спать… Доброй ночи!..
— Послушайте, — сказал я. — Тут у вашего окна стояла лестница…
— Лестница? Я не видел никакой лестницы… Доброй ночи!
И он нас попросту выставил за дверь. Я не спускал глаз с Ларсана. Но он был непроницаем.
— Ну и что? — не выдержал я.
— А что? — переспросил он.
— Вы не поколебались в своей убежденности?
Настроение у него было прескверное. Когда мы возвращались в замок, я слышал, как он проворчал:
— Это будет странно, даже более чем странно. Неужели я и в самом деле мог так ошибиться?..
Однако мне показалось, что эту фразу он произнес скорее для меня, чем для себя самого. И еще добавил:
— Во всяком случае, скоро мы все узнаем… Сегодня утром все прояснится».
Глава XVIII, В КОТОРОЙ РУЛЬТАБИЙ ЧЕРТИТ КРУГ МЕЖДУ ДВУМЯ БУГОРКАМИ НА ЛБУ
Из записок Жозефа Рультабия (продолжение)
«Мы расстались у порога своих комнат, в задумчивости пожав друг другу руки. Я был счастлив тем, что мне удалось посеять некоторое сомнение в его душе, поколебать прочную предубежденность этого человека, наделенного столь редким интеллектом… Да, в уме ему отказать нельзя, но методом он явно не владеет. Ложиться я уже не стал. Дождавшись рассвета, я вышел из замка. Обошел его со всех сторон, изучая следы, которые вели к замку или от него. Но все было перемешано и так неясно, что пользы из этого извлечь не удалось. К тому же мне хочется заметить, что я не имею привычки придавать излишнего значения внешним уликам, изобличающим преступника. Метод, который заставляет судить о преступлении по следам чьих-то ног, кажется мне крайне примитивным. Существует много одинаковых следов, и едва ли можно возлагать на них большие надежды. Они могут указать лишь самое первое направление поиска, но ни в коем случае нельзя рассматривать их как окончательное доказательство.