Мама, ты навек ушла.
Почему же не взяла
Дочку бедную с собой
В край небесно-голубой?
Может, ты нас разлюбила?
Может, ты нас позабыла?
Правда, чаще попадались стихи в методистском бравом духе:
Бог тебя поддержит,
Только не грусти,
Жить не так уж долго
На земном пути.
Я любила надпись про молодого человека, который умер лет сто с лишним назад, она почему-то приводила в действие мои романтические струны:
О, как смело ты покинул
Этой жизни искушенья,
Испытанья, утешенья
Для небесного притина!
Было ему девятнадцать лет, и я воображала, что если бы он не умер, мы бы поженились.
Однако сейчас мне надо было сосредоточиться на покупках. Мама тащила большую сумку. Каролина все порывалась вперед, а потом возвращалась к нам, чтобы рассказать еще что-нибудь о своей поездке. Один раз, вернувшись, она тихо сказала:
— Вон он. Человек с парома.
Я поглядела через плечо, не отпуская коробок.
— Нельзя на людей так смотреть, это невежливо, — сказала мама.
Каролина наклонилась ко мне.
— Эдгар везет на тележке все его вещи.
— Тише! — сказала мама. — Отвернитесь вы.
Каролина отворачивалась медленно.
— А кто он?
— Ти-ш-ш! Не знаю.
Несмотря на годы, шел человек быстро. Мы спешить не могли, из-за повозки, и он нас скоро обогнал. Двигался он прямо, словно знал, куда идет. Растерянность заблудившегося ребенка как рукой сняло. Последним по улице стоял дом Робертсов, но он его миновал и вступил на тропинку, пересекавшую заболоченный луг.
— Куда ж это он идет? — спросила Каролина.
Там, на самом юге, стоял только один давно заброшенный дом.
— Неужели… — начала мама, но мы уже подошли к калитке и фразы она не кончила.
Глава 5
Незнакомец с парома не дал никаких объяснений, но постепенно, понемногу жители острова соорудили их из давних воспоминаний, обильно политых клеем сплетни. Загадочный гость направился к дому Уоллесов, где никто не жил двадцать лет, после смерти старого капитана, за шесть месяцев до которого скончалась его жена. Нашел он его без расспросов, поселился там и стал делать ремонт, словно он и есть хозяин.
— Хайрем Уоллес, вот он кто, — говорила бабушка, равно как и все, кому перевалило за полвека. — Раньше думали, он погиб. Ан нет, живой. Может, кто переживал, да поздно, их самих нету.
История Хайрема Уоллеса понемногу прояснялась, истощая до предела мое утлое терпение. Бабушка Крика рассказала ему, что в ее детстве был такой рыбак, сын капитана Чарльза Уоллеса. Тогда чуть не все лодки ходили под парусом, крабы еще такого дохода не приносили. Зимой капитан с сыном промышляли устрицами, летом ловили рыбу, все больше — морского ерша и морского окуня. Зарабатывали неплохо, по дому видно — он был большой и стоял в сторонке. Моя бабушка припомнила, что у них был настоящий выгон, где паслась одна из немногих коров, известных за всю историю острова.
Теперь там все заболотилось, но дом, хоть и запущенный, выстоял. Нам, детям, казалось, что в нем водятся привидения. Поговаривали, что призрак капитана гоняет оттуда незваных гостей. Только через много лет я догадалась, что эта легенда должна была отвадить от жилища Уоллесов ищущие уединения парочки.
Однажды я повела туда Крика, но, только мы ступили на порог, на нас кинулся из окна огромный рыжий кот. Тогда, единственный раз в жизни, Крик меня обогнал. Мы сели отдышаться у нас на крыльце. Одной стороной разума я понимала, что это — один из питомцев тетушки Брэкстон. Говорили, что у нее их шестнадцать штук, и всякий, проходивший мимо ее дома, признавал по запаху, что никак не меньше. Другая сторона не мирилась с таким простым объяснением.
— Знаешь, — сказала я, — духи часто оборачиваются зверями, когда рассердятся.
Отдышавшись, я постаралась говорить напевно и мечтательно.
Крик обернулся и посмотрел мне в лицо.
— Ты уж скажешь!
— Я в книжке читала, — вдохновенно начала я (надо ли говорить, что таких книжек я не видела). — Там один путешественник исследует места с привидениями. Сперва он в них не верил, но он честный, и признал, что иначе не объяснишь.
— Чего не объяснишь-то?
— Э… — протянула я, пытаясь поскорее придумать. — Ну, что некоторые звери — это покойники.
Крик был явно потрясен.
— То есть как это?
— Вот, например, капитан Уоллес не любил гостей.
— Да, не любил, — мрачно признал Крик. — Мне бабушка говорила. Когда Хайрем уехал, они жили совсем одни. Почти ни с кем не разговаривали.
— Видал?
— Что видал?
— Мы пришли без приглашения, — прошептала я. — А он ка-ак заорет и прогнал нас.
Глаза у Крика стали, как мидии.
— Неправда, — сказал он, но я понимала, что он мне верит.
— Тут только один способ, — сказала я.
— Эт какой?
Я подползла поближе и опять зашептала:
— Уходи, а потом смотри, что будет.
Он вскочил:
— Ой, ужинать пора!
И выбежал на улицу.
Я переиграла саму себя. У меня не хватало духа повести Крика в старый пустой дом, но и одна я не решалась туда пойти.
Теперь там был человек, в доме жили, и весь остров бился над загадкой. Старики единогласно признали, что о молодом Хайреме мечтали все наши девицы, но отец дал ему денег и послал в колледж. Бывало это так редко, что через полсотни лет об этом помнили, равно как и о том, что домой он приезжал, правда — без диплома. Здесь, однако, были разногласия. Общительным он никогда не был, но, вернувшись, вообще не проронил ни слова. От одного этого девицы совсем разомлели, и никто ничего не подозревал до страшной грозы.
Залив наш славится летними грозами. Еще не зная грамоты, лодочники умеют читать знаки неба, спешат укрыться при первых признаках непогоды. Но залив — большой, не всегда успеваешь доплыть до безопасного места. В старое время, бывало, опускали паруса и пережидали дождь, как в палатке.
По рассказам, капитан Уоллес и Хайрем именно так и сделали. Молнии сверкали совсем рядом, вот-вот прорвет парусину, а гремело и ревело — утопленников разбудишь. Конечно, в такую погоду всякий боится, но одно дело — страх, другое — оторопь. Бабушка говорила, что Хайрем именно оторопел, что-то у него помутилось: испугался, что молния ударит в мачту, выскочил из-под паруса, схватил топор — и ну рубить! Подчистил до самой палубы. Гроза прошла, а они мотаются по воде, спасибо сосед помог. Когда прознали, что мачту свалила не молния, а рука Хайрема, все стали над ним смеяться. Ну, вскоре он и уехал навсегда…