Сашка в полном изумлении уставился на маму. Шутит она что ли? Какой еще брат? Она же всегда говорила: «Я одна дочка у мамочки».
Не может ведь волшебство на маму действовать, не должно. Это же ерундистика какая-то. Ну, еще там на Анну Семеновну, на школу, на отметки. Это еще туда-сюда. Но на маму? В этом было что-то неприятное для Сашки. Может, двоюродный какой?
— Интересно, сколько он здесь пробудет? — сказал папа. — А то мы его в воскресенье с собой утащим, а, Саш?
— Ты лучше за детьми смотри, — сказала мама. — Когда у нас на плотине экскурсия, мы прямо дрожим, чтобы дети куда-нибудь не попадали.
— Уж как-нибудь, — засмеялся папа.
«И пусть попадают», — подумал Сашка.
Сашка вообще-то их очень любил. И папу, и маму. Одинаково, ну может быть, на одну только капельку маму побольше. Но сейчас они оба были какие-то ненастоящие, полупрозрачные. Как куски воздуха.
— И как нарочно у меня сегодня выходной, — все смеялась и радовалась мама. Она вынимала из сумки закорючки бананов, бутылки и консервы. — Виктор, и ты на работу не ходи. Отпросись раз в жизни. А Семен, чудище лесное, не пишет, во сколько часов приходит поезд.
— Не знаю, — сказал папа странным голосом. Он держал себя пальцами за нос и рассеянно потягивал его то в одну сторону, то в другую. — Как они там без меня справятся? На погрузке.
— А ты что молчишь, Саша? — вдруг спросила мама и посмотрела на Сашку.
Сашка почувствовал, как в него уперлись два горячих луча. Сашка хотел сказать что-нибудь, хотя бы «да» или «нет», но изо рта только вылетел негромкий сдавленный хрип.
— Саша, что случилось? — слабым голосом сказала мама и села на стул.
Мама никогда не кричала, как папа. С угрожающим видом, тяжело дыша, не расстегивала ремень. Но она каким-то образом ухитрялась видеть Сашку насквозь, будто Сашка был стеклянным и прозрачным, как стакан.
Она догадывалась обо всем, доводя Сашку до исступления и отчаяния. А потом начиналось! Мама могла огорчиться из-за любой ерунды, на которую всякий нормальный человек попросту бы махнул рукой. Она могла даже назло Сашке взять и заплакать. Настоящими слезами. Достать носовой платок, всхлипывать и вытирать слезы. Хотя прекрасно видела, что для Сашки это самая лютая пытка.
Сашка был живой человек. А ведь с живым человеком всякое случается. Те же двойки, наконец. Ну зачем, зачем вообще о двойках говорить маме? Огорчать только.
Двойка должна быть великой тайной, о которой знают только двое: кто поставил и кто получил. Да мало ли что еще бывает…
— Мамочка, — покаянно начал Сашка. — Ты только не очень…
— Мороженое! — вдруг вскрикнула мама и, выхватив из сумки белые пачки, побежала на кухню к холодильнику. А мороженое капало на пол крупными пухлыми каплями.
«Пронесло», — с облегчением подумал Сашка.
— Ну, — сурово сказал папа и сложил руки за спиной. — Я жду. Опять что-нибудь в школе?
Ну, с отцом было куда легче.
— Чего это мама… Всегда она… — проворчал Сашка, — у меня пятерка по математике. Тебе даже Анна Семеновна звонила. Только тебя не было.
— Пятерка? — расцвел папа. — Вот это по-нашему. Молодец, парень.
— Маша! — крикнул папа на кухню. — Слышишь? Александр по математике пятерку принес.
— Можно погулять? — крикнул Сашка.
На кухню он не пошел, чтобы не рисковать. От маминых глаз лучше было держаться подальше.
— Пусть погуляет. Погода хорошая, — сказал папа.
— Ненадолго, — разрешила мама.
Глава 4. НАДО ЕЩЕ ПОДУМАТЬ, О ЧЕМ ВРАТЬ
Сашка шел по двору и ничего не видел вокруг себя. Он бы мог сейчас налететь на скамейку, на забор, свалиться в яму. Если бы с неба сейчас грянул гром, он бы его просто не услышал.
Вокруг Сашки плескалось бурное море возможностей.
«Первое дело легковушку. «Волгу» или «Москвича» на крайний случай… — прикидывал Сашка. — Нет, это, пожалуй, не выйдет. Во-первых, никто не поверит, что она у меня есть. А если поверят, все равно, народ приставучий и привяжутся: «Откуда»? Ну ладно, тогда деньги. Много. Мешок. Скажу — клад нашел. Тут уж никто не подкопается. Само собой шоколад и мороженое — это уж ящиками. У мамы день рождения. Узнаю, чего ей хочется, и навру. Папе тоже что-нибудь навру. Хорошее…»
Тут Сашка споткнулся обо что-то и как будто проснулся. Он стоял обеими ногами в луже.
Конечно, лучше всего рассказать обо всем маме и дальше уже врать всем вместе. Всей семьей. Это бы было просто замечательно. Но ведь с мамой каши не сваришь. Она, конечно, огорчится, будет умолять не врать, Волшебную энциклопедию сдадут в районную библиотеку, и все будет кончено.
Сашка снова задумчиво зашлепал по лужам, что-то мучило его во всем этом, что-то получалось не так хорошо и складно, как бы ему хотелось. Наверно, потому, что теперь у него была тайна. И теперь придется скрывать от мамы не какую-нибудь ерунду, разбитое там окно или драный локоть, а то, что стало отныне самым главным в его жизни — Волшебство.
И поэтому выходило, что папа и мама теперь вроде как лишние в его жизни и даже мешают.
«Мало ли что вранье. Вранье — оно тоже разное. Буду врать только про хорошее… — утешал себя Сашка. — Буду, как добрый волшебник…»
Конечно, можно наврать, что Борька поглупел. Пусть станет дурак дураком. Но Сашка этого не сделает. Он лучше наврет кому-нибудь, что Катя обещала его поцеловать. Он подойдет к ней, когда она будет совсем одна, и скажет так небрежно: «Если не ошибаюсь, ты мне что-то обещала?» Тут уж Кате не отвертеться. Или вообще наврет, что Катя его любит. Пускай любит, жалко, что ли.
Сашка не выдержал и захохотал. И тут же получил в ухо.
Перед ним стоял Гришка.
Гришка был всего-то на каких-нибудь два обыкновенных года старше Сашки. Но это был Гришка, и его знали все на много кварталов кругом.
Про него ходили самые невероятные слухи: что он бреется, что он курит, что его лучший друг сидит в тюрьме за ограбление ларька с газировкой. Вокруг него было всегда мертвое пространство на длину вытянутой руки — он мог двинуть кулаком каждого.
Отца и матери у Гришки что-то не было видно. Наверное, они удрали от него, как только он родился.
Гришку воспитывала тетка, та самая, которую боялся весь двор, — зубной врач Петрова. И на Гришке лежала отталкивающая и пугающая слава его тетки. Тетка его была как судьба. Она принимала и на дому, и в поликлинике, и поэтому рано или поздно всех приволакивали к ней на прием. Гришка вырос под скрежет бормашины, наверно, потому он и стал таким. Он на все вокруг смотрел со злобой, тоской и отвращением.
Сашка согнулся и прикрыл рукой лицо. Но не успел. Он получил второй удар прямо в зубы.