– Пей, пей. Девочки, кофе ей и еще коньяку.
Анна послушно глотнула из рюмки. Кофе был крепкий и жаркий.
– В бытность мою молодой… Теперь только для здоровья.
– Я ей в душу не лезу, с кем она спит. И она тоже. Вот и дружба хорошая.
– Ты что, Олюня, жмешься? Тяпни коньяку с холоду, расслабься.
А эта еще откуда взялась? Из-под стола, что ли, вылезла? Лоб гладкий, блестит, уши прижала, как заяц, а глаза косят, все разглядывает! Рюмку взяла, не рука у нее, а лапка.
– Девочки, мне вчера Нонка звонила. На свадьбу зовет.
– А меня? – обиделась Даша, и с ресниц капнуло черным.
– Всех, всех приглашает. Шикарно. В ресторан.
– Ох, Ритуля, я когда тут жила, все тебя вспоминала. Ты, как королева, все сама. Зубную щетку твою нашла.
– Девочки, а где тут уборная?
– Ой, да Олюня здесь в первый раз. Даш, покажи ей. Может, ей еще здесь срать придется!
Все почему-то развеселились. Даша захихикала, прикрыла рот ладонью. На пальце кольцо, в широкую оправу налито немного мутной воды. Опустила руку, да у нее серый зуб! И у этой тоже. А у Ритули?
– Ань, ты что дрожишь? Смотрите, как дрожит. На, еще выпей.
– Прямо трясет ее. Больная, что ли?
Только тут Анна ощутила ледяной стеклянный столб позвоночника.
– Не скажу, что он внешне вполне урод. Эдик говорит, терпи. Я терплю. Если Эдик говорит, он зря не скажет.
– Мне Эдик сапоги достал. Точно, как я мечтала. Вишня с кровью.
– Ешь! – Анне в руку сунули бутерброд. Ветчина была холодная, влажная. Анна с жадностью откусила и вдруг замерла. Это они об Эдике, о Лапте говорят. А что? Упустила, прослушала.
– С ним это бывает, тогда ему все равно.
– Может, по пьяни?
«Ну, хамки. И все друг друга знают, подружки, – подумала Анна и тут же перестала слышать их неспешные, отдыхающие голоса. – Это Лапоть их прислал. Он. Зачем? И как эта рыжая тут зубную щетку забыла?»
Анне послышался твердый перестук каблуков в спальне. Кто-то остро перебежал комнату наискосок.
– Ты чего? Сиди, – сказала Ритуля. И, удерживая ее, протянулась рука с музыкой сбившихся к запястью браслетов. – Просто удивляюсь тебе. Отдыхай.
Анна оттолкнула полную звона руку, кое-как выбралась из-за стола. Остановилась на пороге спальни. Мохнатый медвежий свитер, длинный, до колен, а из-под него черные блестящие ноги. А эта откуда? Еще одна… четвертая, пятая? Рука, обернутая клочковатой шерстью, потянулась к подушке, где, едва держа лучи на весу, капал зеленью кристалл.
– Э-эй! – негромко окликнула Анна.
Девушка обернулась к Анне. Хорошенькая мордашка, даже очень, только вот рот велик, в пол-лица, и помада почти что черная. «И как только я услышала? – подумала Анна. – А то засадили меня в угол, разговорчики завели…»
– Чего это он какой стал? Сломался, что ли? – простодушно удивилась Мордашка. Глаза глупые, светлые. – Может, его в починку? Где их чинят? А я просто так, посмотреть, давно не видела.
Девушка легко, неопасно вздохнула и побежала к двери с веселым стуком. Ноги ее защебетали, будто не каблуки у нее, а птичьи клювы: скрип-стук-чик-чи-рик!
Анна взяла кристалл, он благодарно облил ей пальцы разбавленной зеленью. Оглянулась. Спрятать, спрятать, в бюро запру. Повернула ключ. А куда спрятать ключ от бюро? В письменный стол. Запереть, чтоб не добрались. А ключ от письменного стола? Его тоже запереть… Нет, я так с ума сойду.
– Ты чего там? – приветливо окликнула ее Ритуля. – Иди-ка сюда. Покурим. Ну что, согрелась?
– Еще кофе сварю, – сказала Мордашка.
– Ага. Если я кофе на ночь не выпью, не засну. Такой организм.
Зазвонил телефон. Хоть бы Андрюша.
Анна, что-то волоча за собой, побежала в комнату. А… Кто-то из девок накинул ей на плечи платок, она и не заметила. Платок по пути зацепился и повис. Вот он, проклятый гвоздь. Да ладно, вытащу потом.
– Анюта… – прокислый голос.
– Да. Что?
– Возьми ребенка из садика. Погода. Перебои у меня.
«Ребенка!» Что у него, имени нет? Всех детей забрать из всех детских садов. Андрюша скоро придет. Тащиться через весь город.
– Что ж ты не попросила Олину маму? Она бы заодно и Славку взяла.
– Я думала, сама дойду. – Голос удушливо рвался.
– Хорошо, ладно.
И, не дожидаясь, что скажет мать, она повесила трубку.
Анна остановилась в дверях. Яркий стол, чернота на донышках чашек, пестрые девушки, плотно сидящие. Жуют. Надкусанный бутерброд на тарелке. Как их выгонишь, вон как уселись. Все, как одна, молча посмотрели на Анну. Ритуля зажала в зубах кусок сахара.
– Мне уйти надо, уйти, – разбивая вращающийся круг света над столом, тихо сказала Анна. – Я бы… пожалуйста. Но вы собирайтесь.
– Иди, иди, – спокойно откликнулась Даша, – мы тебя дождемся. Мы – тут.
– Нет, мне за ребенком, – чувствуя свое бессилие, сказала Анна. Господи, не за ноги же их тащить. – Мне ехать за ребенком. Далеко.
Теплое вращение, уютный запах кофе, сигаретный дым – все остановилось.
– А нам Эдик велел до упора, – кругля розовые глаза, протянула Мордашка.
– Так у нее ребенок. Она за ребенком, – сказал кто-то, кривой башенкой собирая чашки.
– А… ребенок.
– У меня тоже ребенок. Весь в соплях. Ну и что? – обиделась Мордашка.
– Да ведь ребенок… далеко.
– Ладно, девочки, побежали, мне еще заскочить надо, – сказала Ритуля.
– И мне. Мы еще как-нибудь!
О!.. Какие тонкие, гибкие. Как медленно, мягко они поднимаются, плавно расправляя спортивно-крепкие спины, укрепляя нежные плечи. Неохотно расстаются с ими же согретым воздухом.
– Сигареты не забудь. Твоя зажигалка?
– А то чья!
– Уж посуду сама вымоешь, извини.
Неожиданно в передней они стали дикими, шумными, все разом вырвались в дверь.
– А Эдику чего скажем?
– Надо было тебе самой, Ритуля, самой…
Дверь гулко захлопнулась.
«Заждалась», не то «зажилась», – послышалось Анне. Затихающий хохот посыпался вниз по ступеням.
Славка стоял один у голубого шкафчика с облупившимися вишнями, грустный, опустив тяжелолобую голову. Одно ухо багровое, вспухшее.
Опять его мать так постригла. На полгода вперед, чтоб лишний раз в парикмахерскую не ходить. Нарочно уродует.
Лидия Павловна, воспитательница, молодая, с бледно-серым лицом, с длинным носом, посмотрела на Анну с брезгливой неприязнью, даже без зависти. Отгораживаясь осуждением, протянула руку.