Я протянул ей блокнот с таким видом, что ей даже в голову не
пришло отказаться. Она отпустила девочку и отправилась искать не то записную
книжку, не то ежедневник, а я тут же воспользовался моментом. Присел на
корточки и протянул руки к всхлипывающей Юле.
- Иди сюда, моя хорошая, - ласково сказал я. - Я никому
не позволю тебя обижать. Не надо плакать, успокойся. Я всех найду, обещаю тебе.
И никто тебя больше не тронет. Я теперь буду тебя защищать.
Она сделала неуверенный шаг в мою сторону и вдруг робко
улыбнулась.
- Вас как зовут?
- Игорь Владимирович. Можно просто дядей Игорем
называть, если хочешь.
- А вдруг они меня завтра по дороге в школу встретят? Я
их боюсь.
- А мы попросим твоего папу, чтобы он тебя утром
проводил.
- А из школы как же? Мама и папа на работе, я одна
прихожу. А потом я еще на английский хожу к учительнице домой.
- Тогда я сам буду тебя встречать и водить на
английский, пока не поймаю тех, кто тебя обидел. Если я буду рядом, не будешь
бояться?
- Нет, - ее улыбка стала свободнее. - Вы всегда-всегда
будете со мной ходить?
- Нет, Юлечка, всегда-всегда не получится. Не хочу тебя
обманывать. А вдруг еще какую-нибудь девочку обидят? Мне ведь и ее защищать
нужно будет. Но одно я тебе обещаю твердо: я найду тех ребят, которые тебя
ударили и рюкзачок отобрали, и поговорю с ними так, что они к тебе на километр
не подойдут. И до тех пор, пока я этого не сделаю, ты никуда не будешь ходить
одна, это ты должна мне пообещать. Я хочу быть уверен, что ты всегда под
защитой. Рядом будут или мама с папой, или я сам. Твоя безопасность будет для
меня самым главным делом. А теперь расскажи мне все подробно. Сколько их было?
Как выглядели? Как были одеты? Что было у них в руках?
Юля нахмурилась и принялась рассказывать. Приблизительно со
второй фразы я начал догадываться, кто бы это мог быть, а когда дослушал до
конца - сомнений не оставалось. Слава богу, неблагополучных подростков на своем
участке я знаю всех не только в лицо, но и по повадкам. Вообще-то это не совсем
моя работа, для этого есть инспектор по делам несовершеннолетних, но она у нас,
как говорится, мышей не давит, то есть старается, конечно, как может, только
может-то она как-то не очень. Мои опасения подтверждались, речь действительно
шла о пацанах, которых по возрасту привлекать к ответственности было нельзя. Но
ничего, я знаю рычаги, на которые нужно надавить, чтобы шаловливые детки
выстроились, вытянувшись в струнку, и дышали только по команде. Пакостили они
уже не в первый раз, и до сих пор я обходился мягкими мерами, ограничиваясь
беседами с их родителями. Это помогало на несколько месяцев, потом вожжи
отпускались и ребятки бежали на свободу. На сей раз я буду действовать жестко.
И черт с ним, что мои действия будут так же далеки от предписанных законом, как
Луна от Земли. По закону я должен вести душеспасительные беседы и писать
представления в инспекцию по делам несовершеннолетних. Помогает, как мертвому
припарки.
Девочка закончила рассказывать и снова расплакалась. От
страшного воспоминания, от обиды, от жалости к себе самой и к своему любимому
красивому рюкзачку. И пусть ее горе было малышовым, то есть совсем смешным по
нашим взрослым меркам, но для нее это было настоящее горе. Она плакала,
прижавшись личиком к моей форменной куртке, а я гладил ее по волосам и шептал в
маленькое трогательное ушко слова утешения. Я говорил, что понимаю, как ей
горько, и как ей страшно, и как больно, и обещал, что сделаю все, чтобы это не
повторилось.
- Ну вот, ребенок опять плачет!
Я и не заметил, как рядом появилась Юдина мама.
- Зачем вы ее травмируете?! Как вы смеете доводить
ребенка до слез? Милиция называется! Да вы хуже бандитов! У вас сердца нет!
Вот тут она ошибалась. Как раз сердце-то у меня было. И я
совершенно точно знал, что человеку, которого обидели, нужно дать поплакать на
чьем-нибудь плече. Обязательно нужно. Пусть он плачет, а кто-то его утешает и
говорит, что понимает, как ему больно. Все слова о том, что это ерунда, и не
нужно из-за этого расстраиваться, что ничего страшного не произошло, что
главное - жив остался, - все эти слова будут сказаны потом. После. А в первый
момент главное - подставить плечо, в которое можно выплакаться. Для этого я и
работаю на своем участке. Мне плевать на организации, не соблюдающие какие-то
там правила и нормы, мне плевать на мигрантов, проживающих на моей территории
без регистрации. Но я считаю, что общество, которое равнодушно проходит мимо
обиженных стариков и детей, мимо слабых и беззащитных, нуждающихся в утешении и
моральной поддержке, - такое общество недостойно называться человеческим. Может
быть, я ошибаюсь, и вы имеете право со мной не согласиться.
Через полчаса я входил в маленький магазинчик, владелец
которого был двоюродным братом человека, контролирующего всю мелкую торговлю в
нашем районе, в том числе, разумеется, и на моем участке. Надо ли говорить, что
никакой регистрации у него не было и что санитарные нормы в этом магазинчике
соблюдались весьма и весьма условно. О наличии настоящих, а не поддельных
сертификатов на продукты, которыми тут торговали, тоже можно было только
мечтать. Изложение проблемы заняло минут десять, владелец магазинчика был
парнем сметливым, обиженную девочку искренне жалел, а проблем с налоговой,
санитарной, торговой и множеством других инспекций не хотел.
- Только без рук, - в сто двадцать восьмой раз повторил
я. - Детей бить нельзя. На это никто глаза не закроет.
- Не волнуйся, начальник, - сверкнул золотой фиксой
торговец, - все сделаем как надо. Ребенка обидеть! Девочку! Да они от страха
забудут, как родную маму зовут.
- Обещаешь?
- Клянусь! Хлебом клянусь.
Ну и славно. Да, с законом я не особо дружу. Но что ж
поделать, если в нашей стране такие законы, с которыми дружить невозможно, а
порой и просто противно.
Хан
- Ну, светлая память.
Валера Долгушин поднял рюмку и залпом выпил. Хан тоже выпил.
За светлую память Андрюхи Полякова, погибшего при странных и до конца не
установленных обстоятельствах в Оренбургской области, куда он поехал в
служебную командировку, когда разрабатывал группировку Лебедева-Ворона. Они
дружили много лет - Ханлар Алекперов, Валера Долгушин и Андрей Поляков. Хан с
Андреем работали в одном подразделении, Долгушин - в другом, занимался наружным
наблюдением, таких, как он, в милицейской среде называли «топальщиками» или
«топтунами». С тех пор, как погиб Андрей, прошло почти три года, и все это
время Хан старался, как мог, глаз не спускать с группировки Ворона. Собирал
материал по крупицам, осторожно, исподволь, чтобы не засветиться не только перед
бандитами, но и перед теми ментами, которые их крышевали. Ворон и его
группировка стали для Хана делом жизненно важным. Правда, в последнее время он
из-за Оксаны и Аркадия дело это почти совсем забросил, мало что по нему делал,
но не забывал о нем.