Любовь и другие диссонансы - читать онлайн книгу. Автор: Ирада Вовненко cтр.№ 76

Я вернулся в номер за пиджаком. В бюро обслуживания мне вручили распечатку карты города. В конверт был вложен проездной билет на метро, и к нему прикреплена скрепкой визитка директора гостиницы, на которой было написано «With compliments» и стояла размашистая подпись.

Московская государственная консерватория имени Чайковского — это не просто учебное заведение, а настоящий храм музыки. Охранники меня пропускали, по цепочке передавая друг другу. Большой зал должен был на днях закрыться на ремонт, но мне удалось в него заглянуть, посмотреть на портреты великих композиторов, обрамляющие зал, заглянуть в учебные аудитории. Слушая доносившиеся отовсюду звуки музыкальных инструментов, я вспоминал свои студенческие годы и скромную консерваторию в Гданьске. Я осторожно приоткрыл дверь одну из аудиторий на втором этаже. Молодой человек с растрепанной шевелюрой стоял за пюпитром с дирижерской палочкой в руках и выкрикивал что-то в такт фортепьянной музыке, звучавшей в записи. Я уселся на скамью в последнем ряду. Аудитория была полна студентов. Человек с дирижерской палочкой рассуждал о Горовице. Он утверждал, что Горовиц неудачно исполнял Шопена, так как выбирал для своих концертов современные инструменты, а музыка Шопена теряет при исполнении на современном инструменте. Шопен не играл бы эту музыку так, как ее играет Горовиц, говорил он. Впрочем, в конце жизни Горовиц вообще себя исчерпал. Я не мог терпеть такую несправедливость по отношению к великому музыканту. Сорвавшись с места, я сбежал на несколько ступенек вниз.

— Что вы такое говорите?! — закричал я по-английски. — Вы слышали этюд ре диез минор опус 8 номер 12 в исполнении Горовица? Он последний раз исполнял его здесь, в Москве, когда ему было 83 года. А что значит ваше: «Шопен бы так не играл»?! Откуда вы знаете, как играл бы Шопен?! И вообще, хотел бы я хоть раз в жизни сыграть Шопена так, как играл Горовиц даже в своем почтенном возрасте. И потом, Горовиц исполнял Шопена в больших залах с не всегда удачной акустикой, он понимал, что старинные инструменты в них звучать не будут!

Я был вне себя. Иоанна назвала бы это мое состояние «интеллектуальным бешенством». Но я не мог промолчать, когда этот наглый растрепанный тип с дирижерской палочкой разглагольствовал о своих личных впечатлениях, вместо того, чтобы попытаться говорить объективно.

Зал оживился, послышался сдавленный смех.

— Кто вам позволил прерывать мою лекцию?! Немедленно выйдите отсюда! — прокричал по-русски растрепанный субъект, швырнув в меня палочкой, и достал из кармана сотовый телефон.

Я пошел к выходу. Немного успокоившись, я подумал, что это действительно его лекция и он вправе иметь свою точку зрения. Я погорячился. У двери я обернулся и, обращаясь к студентам, сказал по-русски:

— Прошу меня простить. Я не хотел вам мешать, но у меня к Шопену особое отношение. Пожалуйста, не верьте тому, что говорит вам лектор. И тому, что он дает вам слушать, потому что это не Горовиц! — крикнул я в сторону преподавателя. — Вы, должно быть, перепутали диски. Это играет Скрябин. Причем запись плохо отреставрирована!

Я вышел в коридор, открыл окно и закурил. Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся и увидел скрипачку-массажистку. Она вынула из моих губ сигарету и тихо сказала:

— Как вы его! Бежим отсюда! Этот закомплексованный шут позвонил начальству и сказал, что на него набросился какой-то сумасшедший. Через минуту здесь появится толпа охранников. Идите за мной. Я вас выведу…

Она протянула мне руку, и мы побежали по лабиринту коридоров, добравшись до узкой неоштукатуренной лестничной клетки. Своды были такими низкими, что я то и дело ударялся головой о влажные кирпичи. На улицу мы выбрались через маленькую незаметную дверку и быстрым шагом пошли, почти побежали прочь. А остановились только тогда, когда отошли достаточно далеко. Прислонившись спиной к разрисованной граффити стене, я пытался восстановить дыхание. Девушка вытирала бумажным платочком пот со лба и щек.

— А как вас, собственно, зовут? — спросил я.

— Арина. Но в гостинице меня знают как Валерию.

— А меня Струна. Но в гостинице об этом тоже не знают.

— Струна? Вы это прямо сейчас придумали? Специально для меня? — спросила она с улыбкой.

— Нет. Так меня называют близкие.

— А по-польски «струна» значит то же, что по-русски?

— Совершенно верно.

— Вы мне нравитесь, господин Струна. Увидев вас на лекции, я решила, что у меня глюки от того, что я не спала всю ночь, а когда заговорили, я испугалась, потому что поняла, что это действительно вы.

— Вы не спали прошлой ночью?

— Спала, но мало… Нет, это не то, что вы подумали. Я оставила те туфли в отеле. И отель тоже оставила…

— Почему же вы испугались? Я ведь к вам не притронулся.

— Именно поэтому, — ответила она покраснев.

— У вас какая-то соринка на щеке, — заметил я. — Можно, я сниму?

— Дать платочек?

— Не надо. — Я осторожно прикоснулся к ее щеке.

Проходившая мимо старушка в платке и линялом плаще громко возмутилась:

— Последний стыд потеряла! На улице ей приспичило обжиматься, средь бела дня! Да еще со стариком! Тьфу!!!

Арина, прикрыв глаза, прижалась ко мне и прошептала:

— Поцелуйте меня, пожалуйста. Так, как целуете любимую женщину. Как если бы изголодались. Чтобы эта бабушка вспомнила свою молодость. Сделайте это для нее! — добавила она, нежно лизнув мне ухо.

И я, стоя у расписанной граффити стены в центре Москвы, как подросток целовал русскую студентку! Бабушка замолчала. Когда я открыл глаза, ее уже не было. Голова Арины лежала у меня плече, и я нежно погладил ее волосы.

— Струна, скажите, все поляки такие, как вы? — спросила она тихо.

— А какой я?

— Ну, какой-то такой… Немножко сумасшедший. Но при этом нормальный…

— Не знаю. Я мало что знаю о нынешних поляках.

— А о польках? Это правда, что они очень красивые?

— Я расскажу вам об этом, но сначала давайте пойдем куда-нибудь, пока не подоспела очередная бабушка.

Арина встала и, протянув мне руку, сказала:

— А мне… мне бы хотелось, чтобы она подоспела.

Мы бродили по московским улочкам. Арина рассказывала о себе. Потом на метро мы доехали до магазина уникальных музыкальных инструментов, где я играл для нее на пианино, у которого были черные клавиши с левой стороны и белые — с правой. Затем отправились в музей Булгакова, где Арина цитировала мне наизусть страницы из «Мастера и Маргариты». Когда стало темнеть, мы отправились в какой-то особенный ресторан, который, по мнению Арины, должен был мне понравиться.

В вагоне метро, прижатый к ней в толкучке, я спросил ее о чулках с подвязками. Она объяснила, что это теперь очень модно и что в нынешнем году, например, предпочтение отдается красным и широким подвязкам к черным чулкам, а в прошлом модными были узкие темно-серые к чулкам стального цвета.