Больше он ничего не помнил.
Его разбудил холодный ветер.
Фельдшер «скорой помощи» махал у него перед носом ваткой с нашатырем, пытаясь привести его в чувство.
— Доктор, как себя чувствуете? — спросил он.
«Как я себя чувствую! — зло подумал Барни. — Как будто нырнул в бассейн головой вперед, забыв налить воду». Но его беспокоило нечто более важное.
— Бен… Где Бен?
— Это второй доктор?
— Он хирург! — слабым голосом поправил Барни.
— С ним все будет в порядке, — ответил фельдшер.
— В порядке? — ахнул Барни. — А где он?
— Едет в госпиталь Риджтаун.
— С этим пострадавшим?
— Не совсем, — ответил тот. — Он в отдельной машине.
Барни наконец удалось сфокусировать взгляд на своем собеседнике.
— Его здорово избили, — смущенно пояснил тот. — Полицейские не поняли, кто он такой. Подумали…
— Он провел неотложную трахеотомию, болван! Спас этому толстому идиоту жизнь!
Фельдшер не знал, как реагировать. Не придумав ничего иного, он сказал как есть:
— Да, это было потрясающе. Вы оба сработали просто блестяще.
— Отвезите меня к нему! — приказал Барни, все еще с трудом ворочая языком. — Я хочу видеть своего друга!
— Прошу меня извинить, сэр, но у нас есть распоряжение сделать вам рентген на случай сотрясения мозга. А потом доставить в участок.
— Какой такой участок? — заплетающимся языком выговорил Барни.
— Полицейский участок. — В голосе фельдшера слышались извиняющиеся нотки. — Родственники жалобу подают.
Барни опять пришлось разбудить брата посреди ночи.
— Барн, да ты что? — простонал Уоррен, еще не вполне проснувшись. — Только не говори, что выпустил еще одну книгу.
— Боюсь, Уоррен, на этот раз все намного хуже. Меня не выпускают.
— Что-что?
— Да проснись ты и слушай! Отсюда разрешают позвонить только один раз.
— Ты в полиции? Да в чем дело-то?
— Чем кончится, пока сказать не могу, но, кажется, речь может идти о покушении на убийство.
— Черт! — присвистнул У оррен и сразу проснулся.
Под нетерпеливое постукивание сапога угрюмого полицейского Барни поведал брату о случившемся, стараясь говорить коротко и ясно.
Уоррен попытался припомнить соответствующую законодательную норму. К счастью, как раз недавно он читал о подобном случае в каком-то юридическом журнале.
— Так, Барни. Я понимаю, что ты устал, но я сейчас буду задавать тебе очень важные вопросы, а ты должен как следует подумать, прежде чем отвечать.
Постукивание форменного сапога становилось все громче и громче. Барни с мольбой посмотрел на полицейского и сказал со всей учтивостью, на какую был способен:
— Сержант, это мой адвокат. Мне кажется, с адвокатом разрешено говорить столько, сколько нужно.
Офицер лишь кашлянул, давая понять, что продолжительность разговора определяет он.
Итак, — начал Уоррен свой допрос, — ты ясно им заявил, что ты врач?
— Прокричал во все горло.
— Больной просил о помощи? Или, наоборот, отказывался от нее?
— Уоррен, — сказал Барни, чувствуя, как досада усугубляет его усталость, — он был при смерти. Если бы мы не…
— Барн, пожалуйста, отвечай строго на мои вопросы. Кто-нибудь из его родственников там был?
— Да-да, был, кажется. К чему ты клонишь?
— Это называется «Закон доброго самаритянина», — ответил брат. — Начиная с пятидесятых годов в некоторых штатах действует норма, освобождающая врачей от исков за врачебную ошибку, если помощь оказывалась в чрезвычайной ситуации.
— Послушай, это был вопрос жизни и смерти. У меня не было времени показывать свой диплом.
— Короче говоря, ты утверждаешь, что назвался медиком и ни сам пострадавший, который в тот момент был невменяем как с медицинской, так и с правовой точки зрения, ни его родные от помощи не отказались?
— Практически так, — тихо ответил Барни.
— Хорошо. Слушай, Барн, мне надо сделать несколько звонков, чтобы узнать, с какими адвокатами наша фирма работает в Коннектикуте. А после этого я сразу приеду, чтобы организовать тебе освобождение под залог.
— А что мне прикажешь тем временем делать? — разозлился Барни.
— Ну, не знаю, — сказал брат, пытаясь его успокоить. — Почитай газету, поиграй с Беннетом в карты.
— Бена тут нет, — с тоской в голосе уточнил Барни — Он в клинике Риджтаун.
— Ну, тогда позвони ему и скажи, чтобы не беспокоился. Я все сделаю, и как можно скорее.
— А ты не можешь ему позвонить? — взмолился Барни. — У меня же только один звонок!
— Что, и в Канаде тоже? — Барни держал трубку той рукой, которая была меньше забинтована.
— Да, Барн, — ответила Лора. — По всей видимости, об этом деле пронюхало какое-то агентство. Газеты тут раздули большую шумиху. Была даже редакционная статья на эту тему.
— За или против?
— Да перестань, не сходи с ума! Конечно, в вашу поддержку. Вы стали инструментом борьбы за введение «Закона доброго самаритянина» в федеральном масштабе. Вы все сделали правильно. И сработали классно!
— Ага, только родственники этого идиота иного мнения.
— Но они ведь отозвали иск?
— Да. Они быстро угомонились, хотя коробки конфет или благодарственного письма я так и не дождался.
Лора замолчала.
— Алло, Кастельяно, ты где там?
— Я просто подумала, — сказала она с непонятной грустью, — ведь это был, возможно, самый важный поступок во всей твоей медицинской карьере.
— Что ты имеешь в виду?
— Я узнаю, работает ли еще в Бруклине этот подонок Фриман, и отправлю ему все вырезки. Может, вспомнит тогда, что у него на руках кровь твоего отца.
Барни задумался. «Она права. Быть может, там, в ресторане, я среагировал так быстро потому, что всю жизнь, с самого детства, ждал того момента, когда можно будет показать врачу, отказавшему в помощи моему отцу, как он должен был поступить».
В то время как Лора с Барни обменивались своими мыслями в связи с драматическим инцидентом, разгневанный Хершель Ландсманн стоял у постели своего сына в госпитале Йель-Нью-Хейвен, куда Беннета по настоянию отца перевезли на «скорой» вопреки энергичным протестам травматолога.
В дальнем конце палаты тихонько сидели двое мужчин средних лет в официальных костюмах. На врачей они не были похожи.