Он опять пристально посмотрел на Питера и вновь поразился его способности сохранять невозмутимость.
— Доктор Уайман, без данных, полученных из Лиона и Амстердама, ваши выводы следует признать — как бы это помягче? — преждевременными и бездоказательными.
— Профессор Пфайфер, моя гипотеза верна! — не повышая голоса, заявил Питер. — Можете провести еще десяток экспериментов — результат будет тот же.
— Питер, если ты был так уверен, то почему не захотел подтвердить свою правоту независимыми исследованиями? Зачем ты так спешил?
— Я не хотел, чтобы нас кто-то в этом опередил. И сознательно пошел на риск.
Наставник никак не отреагировал. И Питер продолжал оправдываться:
— Вы представления не имеете, что сегодня творится в научном мире. Стал бы мне кто-то помогать за благодарственную ссылку в тексте!
Пфайфер на минуту задумался.
— Питер, я понимаю, что медицинские исследования порой принимают форму уличной драки — ведь на карту поставлено так много! Но из этого есть только два выхода: либо продемонстрировать данные, настолько надежные, чтобы в них никто не мог усомниться, либо их подтасовать, но так, чтобы комар носа не подточил. Ты, насколько я понимаю, не сделал ни того ни другого.
Питер замер в ожидании приговора.
И приговор последовал. Пфайфер произнес его вполголоса, дабы не тревожить достопочтенных членов клуба:
— Слушай меня внимательно, Питер. Сейчас ты пойдешь в лабораторию и заберешь все свои вещи. Только свои — не перепутай! И чтобы к концу дня духу твоего не было! У тебя есть час времени, чтобы подать заявление об уходе, которое декан, сокрушаясь, сегодня же и подпишет. Из города выгнать я тебя не могу, но настоятельно рекомендую до конца своих дней не попадаться на глаза никому из медицинского сообщества Бостона.
Питер оцепенел. Окаменел. А может быть, умер?
Он с трудом заставил себя вдохнуть.
— Будет сделано какое-то официальное заявление? — выдавил он.
Пфайфер улыбнулся. И с нескрываемым презрением ответил:
— Если мы сделаем это достоянием прессы, то повредим репутации университета. К тому же мы не привыкли выносить сор из избы. Вернее сказать — мыть грязные пробирки на людях.
— А… статья?
— Будет опубликована своим чередом. В конце концов, несмотря на определенные огрехи, это серьезное исследование. Можешь не волноваться, твои заслуги мы зачтем. Мне не составит труда найти двух коллег, которые возьмутся заменить мифических Карпентье и ван Стена. — Он поднялся. — Прощай, Уайман. Удачи тебе в избранной специальности!
36
Тот факт, что в 1969 году и Грета Андерсен, и Питер Уайман лишились работы по диаметрально противоположным причинам, лишний раз подтверждал парадоксальность царящих в медицинском сообществе законов. Если Грета спровоцировала свое увольнение попыткой апеллировать к профессиональной этике, то Питер, наоборот, пренебрег всеми этическими нормами. При этом пострадали оба одинаково.
Конечно, у Греты было преимущество обиженной стороны, что оставляло ей возможность взывать к тем американским медикам, кто не считал диплом врача лицензией на аморальность.
Пускай врачебная общественность Вашингтона и объявила ее «персоной нон Грета» (как она с сарказмом поведала Лоре в телефонном разговоре), но изменить ее послужной список не мог никто. Невозможно было перечеркнуть ее великолепные результаты в учебе и клинической практике, как и предать забвению высокую оценку ее работы в госпитале, данную руководством.
Ее пригласили в хирургическое отделение университетской клиники Хьюстона, где в тот момент шла, быть может, самая интересная работа во всей хирургии — операции на сердце, включая трансплантацию.
Питеру, по его собственному мнению, можно было поставить в вину не столько обман, сколько беспринципность. Он самонадеянно полагал, что история подтвердит его правоту. А презренный бюрократический механизм получения научных доказательств — не более чем пустая трата драгоценного времени.
Имея целое досье со списком из более чем двадцати публикаций, рекомендательные письма от наставников еще по Массачусетскому технологическому институту и даже отзыв профессора Пфайфера, в котором он характеризовался как «пытливый исследовательский ум», Питер тем не менее столкнулся с определенными проблемами.
Но это не стало для него неожиданностью. Он хорошо знал, что любое письмо может быть легко опровергнуто в телефонном разговоре. И Пфайфер, движимый стремлением обелить Гарвард, наверняка очернит своего ученика.
Поэтому Питер стал подыскивать себе место в частной лаборатории. Незадолго до этого в Пало-Альто, в Калифорнии, два недавних выпускника Стэнфордского университета открыли частный биохимический исследовательский концерн, называвшийся «Необиотика». Идеи Питера пришлись по вкусу учредителям. И его заслуги — тоже. Как и вид его дипломов на стене. И хотя сам Уайман им совсем не понравился, они с первого взгляда поняли, что его ждет успех.
— Лора! Ты меня слышишь?
— Отлично слышу, Палмер. Как будто ты из соседней квартиры звонишь. А ты где?
— В не очень интересном для тебя месте, — уклончиво ответил он. — Звоню, чтобы узнать, как у тебя дела.
— Все хорошо. Я написала тебе подробное письмо.
— Хорошо. Прости, что я редко подавал голос, но меня тут крепко впрягли. У тебя точно нет для меня новостей?
Она отлично понимала, на что он намекает, но виду не подала.
— Рассказываю. Встаю в пять, еду в госпиталь. Смотрю, как больные поправляются или, наоборот, слабеют. Затем прихожу домой и валюсь в постель. Единственная моя новость — это то, что мне предложили место ординатора в отделении неонатологии. Это помощь новорожденным.
— А, замечательно! Небось ждешь не дождешься, когда доберешься до своих малышей?
— Да, это ужасно интересно. Хотя треволнений хватает.
— Понимаю. Хм… Раз уж мы заговорили о детях… Ты, случайно, не…
— Нет, Палмер, — мягко ответила она.
— А-а.
— Я же тебе говорила, это не происходит автоматически. Все факторы работали против.
Палмер вдруг перешел на деловой тон:
— Вообще-то я не могу так долго занимать телефон. Линий здесь мало, а народу в очереди полно.
— Палмер, обещай мне, что будешь писать. Хотя бы сообщать, что у тебя все в порядке. Иначе у меня возникает такое чувство, что я замужем за почтовым ящиком.
— Лора, я всегда о тебе помню. Надеюсь, ты мне веришь?
— А я — о тебе.
Лора пришла в большее смятение, чем когда бы то ни было. Она даже стала винить себя за то, что так и не сумела забеременеть. Что, если Палмер искренне хочет укрепить их отношения? Она тосковала по прошлым временам, когда он так ее любил!