— Так ты и против русских играл?
— Только со «Спартаком», одним из их так называемых любительских клубов. И в основном валялся на полу.
— Черт побери, Ландсманн, ты меня потряс! Правда! Я совершенно раздавлен.
— Не стоит, Ливингстон. Потому что, сказать по правде, если решишь переметнуться, в Ленинграде тебя примут с распростертыми объятиями.
Приняв душ и поужинав, Барни почувствовал, что может снова сосредоточиться на учебниках. Неторопливо шагая по коридору, он вдруг услышал музыку. Звуки лились из комнаты Мори Истмана. Барни внутренне содрогнулся и осторожно приблизился к открытой двери.
Комната была залита ослепительным светом. Под потолком через всю комнату тянулась консоль с софитами, причем каждая лампа была направлена на какое-нибудь произведение искусства — этакая миниатюрная галерея, обрамленная двумя гигантскими стереоколонками.
— Можешь войти! — объявил густой баритон откуда-то у него из-за спины.
Барни резко обернулся и увидел молодого человека лет двадцати с небольшим. У него были точеные черты лица и аккуратная стрижка.
— Чего-нибудь выпьешь? — радушно предложил он.
Барни приложил к уху руку.
— Я тебя не слышу! Ты не убавишь громкость? Это какой-то космодром.
— А мне нравится! Малера надо играть фортиссимо.
— Так надень наушники. Здесь люди заниматься хотят.
Меломан приветливо улыбнулся, подошел к механизму, напоминающему «Боинг-707», и слегка повернул регуляторы уровня, так что комната, по крайней мере, перестала вибрировать от звука.
— Спасибо, — кивнул Барни и собрался уходить.
— Так ты не останешься чего-нибудь выпить?
— Извини, у меня масса работы.
— Господи, почему вы здесь все такие прилежные? Послушай, стаканчик скотча еще никому не вредил.
Несмотря ни на что, этот парень начинал Барни нравиться. Он согласился на кока-колу.
— С лимоном? Лаймом? Чуточку рома? Получится «Куба-Либре».
— Нет, без всего, спасибо. Только льда немного положи. Гм… А ты с медицинского?
— Иначе с чего бы я поселился в этой жуткой общаге?
— Резонно. До недавнего времени в этой комнате жил один человек…
— Бедняга! — Он протянул Барни стакан, после чего налил себе на два пальца виски.
— А ты был знаком с Мори?
— Только по имени и номеру — улавливаешь? Насколько я понял, у него что-то дома случилось. Мне это на руку — я на нечто подобное и рассчитывал, иначе снял бы себе квартиру. Я, правда, не думал, что это произойдет так скоро. Сам-то ты знал этого бедолагу?
— Хороший был парень.
— Представь себе, я — кстати, меня зовут Ланс Мортимер — пока что не встретил в Гарвардской школе медицины ни одного человека, которого можно было бы — даже с натяжкой — назвать иначе чем бессердечный, амбициозный сукин сын.
— Ты и себя к ним причисляешь?
— Себя в первую очередь. Я намерен к тридцати пяти годам стать миллионером.
— Тогда, может, тебе лучше было пойти в Гарвардскую школу бизнеса?
— Бог мой, ты еще и святоша! Откуда ты такой взялся?
— Из Бруклина, — холодно ответил Барни. — Обойдемся без комментариев или как? А, Ланс?
— Не будь идиотом, я слышал, что это отличный район. Слушай, я забыл, как тебя зовут.
— Я тоже. Может, так и оставим?
— Да ладно тебе, старик, — примирительно сказал Ланс. — Как тебя звали в Бруклине?
— По-разному. Но друзья зовут меня Барни или Ливингстон. Я откликаюсь и так и так. А теперь, Ланс, если ты будешь любезен не включать свою музыку на полную мощь, я пойду изучать препараты по гистологии.
— Препараты по гистологии? — Ланс изобразил удивление. — Вам разве разрешают выносить бесценные образцы человеческих тканей из лаборатории?
— Только по несколько штук.
— А что у тебя в качестве микроскопа?
— Фирменный инструмент — «Американ оптикал», десять баксов за семестр.
— Но это же монокулярный агрегат! Каменный век!
— Господи, Ланс, тебя послушать, так здесь все каменный век.
— Ну что ты, Ливингстон, ты меня не так понял! Я только хотел одолжить тебе свой аппарат…
И он снял чехол с сияющего ультрасовременного бинокулярного микроскопа, который, оказывается, стоял у него на столе.
— Ого! — не удержался Барни.
— «Никон» — новейший, от добрых волшебников из Токио. Вообще-то у меня их два, а кроме того — полный набор слайдов, которые нам показывали на лекции.
— Как ты их раздобыл?
— Не скажу, пока ты не переменишь своего мнения обо мне.
— А с чего ты взял, что у меня о тебе плохое мнение?
— Оно у всех плохое. Пока еще до людей не дошло, что под моей неприятной физиономией скрывается сердце из камня и ум из стали. Проще сказать, Барни, я рожден, чтобы быть победителем.
— Ну, тебе видней, — пробурчал Барни. — А теперь говори, откуда у тебя эти препараты.
— Мог бы и сам догадаться. Единственное, чего ты не знаешь, это сколько я заплатил тому несчастному третьекурснику, который работает на проекторе. А это уже врачебная тайна.
Барни почувствовал, что с него хватит. Он повернулся к двери, на ходу бросив через плечо:
— Пока, Ланс.
Тот вскочил со своего дорогого кресла и бросился вдогонку со скоростью Аполлона, преследующего Дафну.
— Погоди минутку, Ливингстон! Ты что же, микроскоп не возьмешь?
— Если говорить без обиняков, Ланс, мне совсем не улыбается перспектива быть у тебя в долгу.
— Но я же сказал: у меня их два! И слайдов два комплекта.
— Ланс, признайся, у тебя все в двух экземплярах?
— Вообще-то да. Ну, почти все.
— И машины две?
— Всего лишь подержанные «корветы».
— Но наверное, одного цвета?
— Да, мне это показалось более практичным.
— Ах, ну да. Конечно.
Охваченный нездоровым любопытством, Барни пошел дальше.
— И девушки тоже две?
— Тут я делаю исключение.
— Да?
— Женщин я нахожу менее надежными, нежели машины. Поэтому обычно у меня их три или даже четыре одновременно.
— Ну да, ну да, это очень практично.
Барни уже понял, что пустился в плавание по неизведанным морям, но убедил себя, что будет интересно разобраться, чем же живет этот тип.