«По крайней мере, будет еще возможность с ней поговорить, — подумал он. — И с собой тоже».
Годичное собрание Американской психиатрической ассоциации, как обычно, превратилось в хаотичную перебранку.
На заседании секции «Психиатрия и литература» Барни выступал с докладом на тему «Моби Дик и американский дух» и был вознагражден не только теплым приемом, но и приглашением войти в редакционный совет журнала ассоциации.
Однако радость была омрачена тем, что на заключительном пленарном заседании награда за самую выдающуюся работу по подростковой психиатрии была вручена пресловутому Эндрю Химмерману. Барни был вне себя от возмущения. Что с того, что он написал хорошую научную работу? Пусть даже блистательную! Как может научное сообщество, главным принципом которого является «исправление умов», воздавать почести человеку, так бессовестно отступившему от норм профессиональной этики?
«Должно быть, тут замешана политика, — решил Барни, — но, если я встречусь с этим развратником лицом к лицу, я ему прямо скажу, что я о нем думаю».
Жизнь неистощима на сюрпризы. По ее неписаным законам в любом мужском туалете, будь то на двадцать, пятьдесят или еще больше писсуаров, двое мужчин всегда оказываются рядом, даже если, кроме них, там никого больше нет.
Именно так и произошла встреча Барни Ливингстона с Эндрю Химмерманом.
— Мне очень понравился ваш доклад, доктор Ливингстон, — заметил старший коллега.
Барни не ответил.
— По-моему, точно схвачено, — дружелюбно продолжал тот. — Полагаю, вы его напечатаете в журнале?
Барни изо всех сил старался побыстрее закруглиться, чтобы выйти из этой щекотливой ситуации.
Химмерман смешался.
— Доктор, я вас чем-то обидел? — любезно осведомился он.
— Нет, — огрызнулся Барни. — Но вы, несомненно, обидели одну мою приятельницу.
— A-а, — невозмутимо ответил психиатр. — Любопытно, кто бы это мог быть?
— Ах да, простите, — съязвил Барни, — я и забыл, что их у вас перебывало столько, что вы со счету сбились. Я имел в виду доктора Грету Андерсен.
— О господи! — простонал Химмерман.
Они уже мыли руки. На сей раз их разделяли целых три раковины.
— Доктор Ливингстон, позвольте, я введу вас в курс дела.
Барни опять не ответил.
— Вы можете мне не верить, но я эту девочку пальцем не тронул. Я не собираюсь отрицать, что несколько лет назад со мной произошел неблаговидный случай, но…
Барни перебил его цитатой из Марлоу:
— Но это было давно и неправда, и вообще девчонка умерла.
Химмерман побледнел. Когда он наконец заговорил, было заметно, что он с трудом подбирает нужные слова:
— Не могу вам передать, каким грузом висит на мне гибель той девочки. Моя семейная жизнь практически разрушена, жена поднимает скандал всякий раз, как увидит, что я разговариваю с симпатичной женщиной. Уверяю вас, про меня не скажешь: как с гуся вода.
— Но с Гретой, кажется, вас совесть не мучила.
— Да нет, говорю же вам! У меня с этой девушкой вообще ничего не было! Она самая настоящая истеричка. Она все это придумала.
— Доктор Химмерман, — заявил Барни, изо всех сил сдерживая гнев, чтобы у собеседника не возникло сомнений в его способности себя контролировать, — я видел вас двоих на фото. Вы были в теннисных шортах, а она — в весьма откровенном купальнике. И вы стояли в обнимку. «Кодак» не обманешь.
— О нет! — проскрипел зубами Химмерман. И со злостью спросил: — А вы хорошо рассмотрели эту фотографию?
— Под микроскопом не разглядывал, но все, что нужно, видел отчетливо, можете мне поверить.
— Тогда вы должны были обратить внимание, что на снимке она меня обнимает, а я ее — нет.
— Вы хотите сказать, что не брали Грету в романтическую поездку в «Хилтон хед» на выходные?
— Доктор Ливингстон, если я вам скажу, что никакой романтической поездки не было, что она приехала сама и что, насколько мне известно, она до сих пор еще девственница, вы мне поверите?
— Верится с трудом, — сухо ответил Барни.
— Позвольте мне тогда представить вам некоторые неопровержимые факты, — не унимался Химмерман. В голосе его все больше слышались нотки негодования, — Семнадцатого и восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года — в субботу и воскресенье — Ассоциация психиатров Южных штатов проводила в отеле «Хилтон хед» свой ежегодный съезд. Я тогда был ее президентом. Вы думаете, я такой сумасшедший, чтобы тащить на подобное мероприятие клиентку?
Барни промолчал, а Химмерман продолжил:
— В обеденный перерыв я спустился к бассейну, и вдруг эта истеричка выскакивает из кустов и бросается мне на шею. А охранника, как выяснилось, она уговорила сделать снимок. Я тут же ей объявил, что наши профессиональные отношения на этом исчерпаны и чтобы на следующий сеанс она не являлась.
От неприятных воспоминаний он тяжко вздохнул.
— Доктор Ливингстон, вам и это кажется неубедительным?
— Почему же… — согласился Барни. — Но зачем вы таблеток-то наглотались?
Химмерман опустил голову.
— Доктор, я стараюсь быть с вами предельно откровенным. Но это нелегко.
— Понимаю, — сочувственно произнес Барни.
— Проблема этой девушки — я сейчас говорю как врач с врачом, сугубо конфиденциально, — заключается в том, что она смертельно боится мужчин. Это классический тип истерички, которая пугается, когда мужчины проявляют к ней интерес, и тут же бросается бежать…
Помолчав, он продолжил:
— Предполагаю — не сочтите, что это самооправдание, — что это был типичный случай переноса и она сама испугалась своих чувств. Единственным выходом для нее стала дискредитация меня как объекта влечения. По сей день понятия не имею, как ей это удалось, но она откопала в ассоциации мое личное дело. До тех пор мои грехи в прессу не попадали. Я поклялся Комитету по этике, что сам пройду курс психотерапии. Только на этом условии со мной согласилась остаться жена. И вдруг эта тяжелобольная женщина грозит созвать пресс-конференцию и объявить себя последней из длинной череды моих сексуальных жертв.
Он посмотрел Барни в глаза и тихо спросил:
— Если бы это произошло с вами, если бы ваша карьера, брак — все! — вдруг оказались на грани краха, и из-за какой-то подлой лжи, вам не кажется, что вы тоже могли бы на мгновение потерять самообладание?
Голос его дрогнул.
— Да, — мягко ответил Барни. Теперь он поверил этому человеку. — Думаю, что да. Извините меня, доктор Химмерман.
37
В 1972 году смерть пожала обильную жатву.