— Говорю — надо. Весть у меня к нему важная. Думаете, иначе решилась бы… Так что ведите. Ни с кем другим говорить не стану.
После непродолжительного молчания калека сказал;
— Нет здесь Волдута. Ушел на дальние капища.
— Ушел… — обреченно повторила она. От усталости и разочарования совсем слабой себя ощутила. Что ж теперь? Кому поведать?..
— Тогда… О боги!.. Делайте со мной, что хотите…
И тут же подстегнула собственную позорную слабость:
— Нет, отпустите меня. Сыскать одного человека мне нужно. Спасти. И дело это важное. Настолько важное, что… Отпустите, назад поеду.
Карина ощущала на себе внимательный, изучающий взгляд калеки. Видела даже его дыхание, так плотно окружал его пар. И только замерла, когда Бирюн неожиданно спросил: не о Торире ли Ресанде ее дело? Она сжала зубы. Ничего-то от нее они не дознаются!
Показалось ли, но калека даже улыбнулся ее молчанию. Потом велел волхвам поймать ее отбежавшего коня, ее саму отвести к нему в землянку.
В землянке, где рдела каменка, было так тепло, что у девушки даже слезы навернулись на глаза. Осела на покрытую шкурами земляную приступку, услышала, как прогрохотали катки тележки калеки, въехавшего следом. Бирюн сделал знак, и волхвы вышли, оставив их одних. Его жуткое, все в буграх и шрамах, лицо было повернуто к Карине Единственный глаз, оказавшийся вдруг ярко-синим, внимательно глядел на нее.
— Могла бы и уразуметь, что неспроста я с волхвами. Мало кто знает, что я связан с ними, но ты и так, как мне ведомо, немало тайного знаешь. Хотя, в отличие от большинства баб, ты не болтлива. Потому и живешь еще Да еще потому, что Торир велел тебя не трогать.
Он заметил, как она встрепенулась, и даже улыбнулся. Эта улыбка на его изувеченном лице неожиданно показалась ей на удивление приветливой. Но больше он ничего не говорил, выжидал, почесывая свою лохматую, торчащую во все стороны шевелюру. И Карина решилась. Ведь если Волдута нет, к кому же еще обратиться, как не к тому, кто имеет неожиданную власть над волхвами?
— Торир в беде.
— Я уже понял. Иначе бы ты, девонька, не примчалась.
В его голосе было понимание, а Карина почему-то всхлипнула и так, сбиваясь и всхлипывая, поведала все: и о плененном Родиме, которого некогда посещал Торир, и о княгине Параксеве, которой известно, с чем ездил по окрестным землям наворопник из Новгорода, как и то, что он держал путь в Киев-град.
Бирюн слушал, не перебивая. Когда Карина сообщила, что Параксева добилась встречи с Аскольдом, только задышал чуть более шумно. Потом долго молчал, обдумывая услышанное.
— Вот что, девушка. Тебе, я вижу, отдохнуть надо маленько. Вот и оставайся пока тут. Выспись, поесть тебе принесут. А завтра тебя мои люди в Киев проводят.
— А Торир?
— Не волнуйся. И волос не падет с головы варяга. Но то уже не твоя забота.
Карина отчего-то сразу поверила ему, перевела дыхание. Но когда Бирюн уже дополз до занавешенной шкурой двери в землянку, попросила негромко:
— Сделай только так, чтобы Торир не проведал, что я в дела его вмешивалась.
— Отчего же? Разве не хочешь помириться-то с милым?
У Карины вдруг стало отчужденное, надменное лицо. Бирюн только прищурился понимающе. Потом сказал: мол, и ты молчи о том, что меня тут видела.
На том и расстались.
Гридни от князя Аскольда приехали за княгиней Параксевой еще затемно. Они долго нетерпеливо ожидали, пока она разговаривала с сыном, к которому дозволено было ее пустить.
— Не тревожься, сыне, — шептала Параксева, приголубив Родима. — Зря, что ли, я путь такой проделала до самого Киева? Есть нам, о чем с Аскольдом поторговаться.
— Да прельстится ли Аскольд-князь?.. Чего хотел-то от нас тогда варяг тот?
То ли совсем извелся, измучался Родим, что умом ослабел, то ли прежде не понял слов Торира, но Параксева знала, что только она, применив хитрость и упорство, может выкупить у Аскольда жизнь сына. Глядела сейчас на свое единственное дитя — и сердце кровью обливалось. Это ли ее соколик? Поникший, грязный, нервно теребящий обмороженными руками давно не чесанную бороду.
— Потерпи еще немного, сыне. И знай — не тебе сидеть на колу, а тому варягу хитроумному. Это так же верно, как законы Рода!
Выезжала Параксева на санях, укутанная в соболью шубу. Справа и слева ехали верхом дружинники Аскольда. Параксева поглядывала на них недобро. Ишь, какие довольные, важные, в островерхих шеломах, в богатых заиндевевших доспехах. И везут ее, ровно пленницу, не как гостью ожидаемую. Ехали они по ледяному пути Днепра. Княгиня все выглядывала, когда же великий Полянский град появится. Здесь, при подъезде, кованная льдом река лежала как в теснине, между берегом высотки и островами, замершими на застывшей реке. С круч склонялись деревья, почти горизонтально, нависая надо льдом. И тихо еще было, серо, пустынно.
Княгиня чуть привстала, когда завидела за деревьями черные вышки частоколов, вытянула шею. Что-то спросить хотела, даже уже рот открыла… Но так и не поняла, что случилось.
Стрела появилась как будто ниоткуда, выбив ей зубы, вонзилась в приоткрытый рот Параксевы так, что острие вылезло из затылка. И тучная княгиня, взмахнув руками, как крыльями, ничком опрокинулась на спинку саней. Даже моргнула удивленно. И все.
Гридни с криками бросились вдоль берегов, вглядываясь в каждый ствол, каждый сук, крушили снежный наст между деревьями. Но так никого и не обнаружили. И кто стрелу-то послал?
Пришлось ехать в Киев с мертвым телом княгини радимичей. Сами не знали, зачем ее везут. Знали только, что крепко достанется им от князя Аскольда.
ГЛАВА 6
Князь Дир вернулся с полюдья, когда в Киеве начали готовиться к Масленице. И первым делом прилюдно казнил Родима. Киевлянам любо было глядеть, как в муках выл Родим на колу, любо было дармовое угощение и толпы скоморохов, тешивших народ. Не люб был только сам Дир, от которого не знали, чего и ждать. Ибо князь загулял дико, а хмельной он был хуже диких древлян — непредсказуемый, раздражительный, норовивший затеять ссору да грубо показать свою удаль. Вваливался пьяный с дружинниками то в один, то в другой терем, приводил с собой скоморохов, а сам требовал угощения, внимания, забав. Бояр нарочитых срамил а девкам подолы задирал, с кметями боярскими приставал. Так что внимание князя было тяжелым. К тому же поговаривали, что за хмельной бравадой Дир прячет неудачу. Шила в мешке не утаишь, и слух шел, что не все ладно у князя с полюдьем-то: и дрегва от него попряталась, оставив без постоя и дани, и от кривичей он отпор получил. А заступился за кривичей не кто иной, как молодой воевода Рюрика Олег Вещий. Поэтому пленение Родима, по сути, было единственным успехом Дира. Зато Олег в последнее время прославился. Своих соплеменников-варягов дальше Ладош хозяйничать не пускал, подданные племена оброком тяжелым не давил, разбои на волоках прекратил, сумел привлечь на свою сторону кривичей смоленских. Мало от того было удачи Киеву, но весть все равно шла об Олеге как о муже толковом и мудром не по летам. А кто говорил?.. Получалось, что все. Даже поговаривали, что, видать, не тех позвали править Киевом. Крамольные то были речи, да только рты людям не заткнешь.