Говорил Торир:
— Я помню, в скубе
[73]
мы порой посмеивались над твоей тоской по своим краям, Рогдай. И что тебе не жилось в Константинополе? Хотя, вижу, ты не прогадал, вернувшись. В Византии ты был всего лишь этериотом
[74]
, а тут до главы-глав над уличами сумел подняться.
— Да уж, Доля не подвела меня, — хмыкнул Рогдай. Стал рассказывать, как он возвращался в эти края с обозом своим да с дружиной малой. Думал сперва в Киев податься к князю Диру, тот бы его принял (Карина даже по плечам сидевшего к ней спиной Торира заметила, как он напрягся при этих словах). Да вот только довелось Рогдаю тогда вместе с уличами в схватку с хазарами вступить, и так они находников отогнали, что местные сами предложили ему остаться. Ну, он свое не упустил, через год уже воеводой стал, а там исхитрился на совете старейшин так все повернуть, что его главой-глав избрали.
Он рассказывал это то по-славянски, то, переходя на рамейский, и тогда Карина ничего не понимала. В покое темнело, Рогдай встал, чиркнул кремнем по кресалу, зажег фитили на носике подвешенной на крюке лампы. Вернувшись к столу, какое-то время стоял, не сводя потемневших глаз с варяга. Тот невозмутимо отрезал ножом куски мяса.
— Знаешь, Ясноок мой, — начал Рогдай, — я ведь часто вспоминал о тебе. Скучал шибко.
Рука Торира замерла. И в наступившей тишине ощутилось какое-то напряжение. Потом Торир ответил глухо, с рыком в голосе:
— Забудь о том. Мы побратимами стали. Теперь мы родня кровная, а остальное — грех.
И он глубоко вонзил нож в окорок:
Карина ничего не поняла. Видела только, что Рогдай словно разозлился.
— Это ведь ты с побратимством придумал, хлопец. От меня так отказаться хотел?
Торир вздохнул.
— Вспомни, в скубе итак многие на нас косились. И хотя в Царьграде никого не удивишь подобными отношениями, но мы жили среди наемников а они за это и удавить тихо могли. Ведь многие уже шептались, что ты не зря меня по службе продвигаешь. А так мы сразу родней кровной стали. Сейчас же… Мы уже другие, Рогдай, по иной земле ходим, иным богам служим. И если о чем-то дознаются… Позором покроют, проклянут люто.
— Да, — свесил бритую голову князь. — Но как вспомню, какой ты был… белокурый, стройный как тополек. Многие на тебя заглядывались. А сейчас… Огрубел, бородой зарос, как древлянин.
— Так надо; Чтоб таким меня твои люди и запомнили да не признали потом.
Рогдай стоял, возвышаясь над Ториром, глядел на него так.. Карине не понравился этот взгляд. Тоска в нем какая-то волчья была. Но заговорил он спокойно:
— Как разумею, ты не отказался от задуманного. Все месть свою лелеешь? По себе ли дело взял, хлопец? Я-то с ними теперь воюю, знаю их силушку.
— Без этого мне не жить, — сказал, как отрезал, варяг.
И стал говорить, словно убеждая, но уже по-ромейски, ничего не понять.
Карина, постояв еще немного, пошла к себе. Шла осторожно, касаясь рукой стены, чтобы не заплутать в потемках. Кое-что поняла из услышанного, кое-что нет. А главное, не узнала, как с ней поступят. Это волновало. Поэтому она у себя в комнатушке места не находила, прислушивалась к отдаленной перекличке часовых, к крику вылетевшей на охоту совы. И, наконец, не выдержав, вновь прокралась назад. Стояла в темноте за дверью, вслушиваясь. Поняла, что Торир обещает Рогдаю весть послать, если князья поход на его земли замыслят. Нахмурилась. А потом увидела, как Рогдай перстень с руки снял, сверкнувший алым. Но, уже отдавая, удержал вдруг руку варяга. Странный вопрос задал:
— Ты еще хоть немного любишь меня?
Торир руку вырвал.
— Вспомни лучше, как озлил ты меня, когда врага моего кровного, о котором столько тебе говаривал, от смерти спас.
— Да не знал я, что это Дир Киевский! — взорвался улич. Даже рукой взмахнул, опрокидывая какие-то кубки и не замечая этого. — Я тогда на побережье службу нес. Мало ли тогда находников-славян в плен мы брали. И я, если узнавал, что это люди, чтящие богов моих, всегда старался помочь. А тут ромеи в мою крепостцу целый отряд привезли да все посмеивались, что львам их отдадут, на потеху толпе. Вот я и открыл пленникам лаз. Ночью то было, я даже плаща этериота не снял, забрала шлема не поднял. Так просто отомкнул засов в потемках и велел выбираться, сказав, какие ворота открыты. А славян тех содержали хуже свиней — все в навозе были, в коросте. И вдруг последний из пленников мне дивный перстень подает. Сказал, что это не столько плата за помощь, сколько знак, что я всегда на его благодарность рассчитывать могу, если в Киеве окажусь. А, молвив это, исчез в потемках. Я же только на другой день, когда переполох начался, узнал, что среди пленников был враг твой, Дир.
Они надолго замолчали. Наконец Торир сказал:
— Ладно, видно, такова воля богов. А перстенек этот теперь мне службу сослужит.
— Так ты прощаешь меня?
Кивок. А потом настала тишина, столь долгая и напряженная, что Карина в потемках даже поежилась. Торир сидел к ней теперь вполоборота, разглядывая камень в перстне так внимательно, словно избегал встретиться с горящим взглядом Рогдая. А тот даже приподнялся, склонился над столешницей.
— Послушай, Ясноок-мой…
— У тебя жены есть, Рогдай? — неожиданно спросил Торир. Князь даже отшатнулся. Потом сел, вздохнул, словно сдулся. Даже будто меньше стал, так плечи поникли.
— Есть. Даже три. И каждой я сделал по ребенку. Без этого нельзя. Что я за князь, если наследников не имею? Да и не поймут ведь.
— Вот-вот, не поймут. У тебя жены, Рогдай, и у меня жена. Видел ведь, какую красу чернокосую с собой привез?
У Карины вдруг сердце забилось гулко, даже голова закружилась. Жена — молвил Торир. О великие боги, — жена! А она-то, глупая, все не смела надеяться. Он же суложью уже ее считает!
И девушка стала слабо оседать вдоль бревенчатой стены. И тут же задела что-то висевшее на стене, повалились какие-то снасти, загрохотали. Деваться было некуда, и Карина сама распахнула дверь, вошла, но, входя, зевнула сонно, потерла глаза — босая, коса распущена, расшнурованная рубаха сползла с плеча. Остановилась, глядя на повернувшихся к ней мужчин.
— Подслушивала? — рыкнул Торир.
— Что? — Она только моргала. — Я проснулась, а тебя нет.
— А ну прочь, поди!
Когда она выскочила, мужчины переглянулись.
— Красивая, — процедил сквозь зубы Рогдай.
— Ты заметил? — сказал варяг и рассмеялся легко.
— Тебя бабы и в Царьграде любили. Я ведь знал, в какие дома ты был вхож. А эта… Дура баба. Не ожидал, что такую выберешь.