Теперь оставалось только ждать, когда король устанет от скачек по осенним лесам, вернется и соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне пожить до этого времени в комтурии, пообещав немедленно сообщить, когда появится возможность для аудиенции.
Дни тянулись, наполненные суровыми укорами совести. Я казнил себя за то, что упустил из виду Бигода, а до того — и саму Бэртраду. Недопустимое легкомыслие! Но когда мы виделись с нею в последний раз, она показалась мне такой жалкой и бессильной, что я перестал воспринимать ее всерьез и не придал значения ее угрозам… Снова и снова я вспоминал тот страшный день.
В праздник Святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь, где провела детство. Я же собирался в Норидж. Рано утром, пока она еще спала, я поцеловал ее и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на продажу девять рыжих поджарых трехлеток, и в тот миг мне казалось, что нет ничего важнее, чем доставить их в Норидж и передать представителям ордена Храма. Цена была назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и гордился, зная, что мои лошади приведут тамплиеров в восторг. У меня не было ни малейшего предчувствия беды. День выдался ясный, безветренный, кони бежали бодро, всхрапывая и потряхивая золотистыми гривами.
Я обещал Гите вернуться к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе с ней отправиться в Гронвуд Кастл, и только благодаря этому не задержался в Норидже, ибо тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку. Хвала небесам, я уклонился.
В монастырь святой Хильды я прибыл, когда уже смеркалось. И тут же навстречу мне высыпала возбужденная толпа монахинь. Из их сбивчивых объяснений я понял только то, что в монастырь в день святой мученицы Хильды неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к сестрам и настоятельнице, грозил забрать новый алтарный покров, вышитый монахинями к празднику, а когда прибыла Гита, встретил ее бранью и поношениями. Никто не сумел утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата аббата открыто оскорили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм же, словно только того и добивался, тут же велел своим людям собираться и умчался забыв в спешке про алтарный покров.
Теперь-то я понимал, что все это было частью общего плана — не дать Гите остаться под защитой стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился вместе с ней.
Я верил Саймону, он давно служил у меня, и мы всегда ладили. Одного я не учел — там, где приложила лапу такая дьяволица, как Бэртрада, все возможно. Она очаровала Саймона, обманула и прельстила его. Слишком поздно мне донесли, что свою последнюю ночь в Незерби она провела с Саймоном, и немудрено, что у парня голова пошла кругом. Кому, если не мне, знать, как она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам попался на этот крючок.
Узнав, что Гиту сопровождают Саймон, Утрэд и ее верная Труда, я не почувствовал ни малейшего беспокойства. Верные люди со всеми возможными предосторожностями доставят ее в Гронвуд Кастл. Я не сомневался, что Гита направится в наш замок — ведь Гронвуде ждала Милдрэд. Прочие охранники, весь день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни им, отягченным хмелем, ни мне не пришло в голову, что беременной женщине вряд ли захочется на ночь глядя пускаться в дальний путь в Гронвуд, тогда как Тауэр Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.
Я сообразил это уже въезжая в Гронвуд. Гиты здесь не было. Прибывшие раньше меня охранники что-то невнятно толковали, ссылаясь на Саймона. Я сорвал на них досаду, затем прошел в зал к огню, потребовал подогретого вина с пряностями и стал возиться с дочерью.
Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что почувствовало эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься к матели. Неожиданно я и сам ощутил глухое волнение. И тут же велел изумленному Пенде поднимать людей.
Мы выехали спешно; в холодной ночи с шипением летели искры смоляных факелов. Внезапно мы увидели несущегося нам навстречу всадника. Вернее всадницу в монашеском одеянии. Это оказалась сестра Отилия, которая гнала своего пони так, что он совсем обезумел и нам с трудом удалось его остановить. Монахиня, задыхаясь, рухнула мне на руки, и из ее бессвязной речи я разобрал только слова «беда», «раненый», «безумец» и «Гита». Я затряс Отилию, добиваясь от нее подробностей, чем еще больше испугал несчастную.
Слава Богу, Пенда остановил меня, и спустя короткое время сестра Отилия заговорила. Весь день она провела у больной матери, но к ночи решила вернуться в монастырь. Пожилой леди полегчало, а Отилия знала, что в обитель приедет Гита и хотела увидеться с ней. Ехала она не спеша, и к монастырю приблизилась уже в сумерках.
Сестра Отилия была храброй девушкой, ее не страшили ни поздний час, ни темнота, а испугалась она только тогда, когда в лесу неподалеку от монастыря наткнулась на человека, пытавшегося ползти. И каково же было ее удивление, когда в раненом она опознала воина Гиты Утрэда! Он был уже кое-как перевязан, уверял, что с ним все в порядке, и умолял Отилию поспешить сообщить, что Саймон-каменщик сошел с ума, набросился на него с тесаком и куда-то увез Гиту.
Отилия, еще не слишком встревоженная, поскакала в обитель, чтобы сообщить о раненном, и там узнала о визите преподобного Ансельма, который выгнал Гиту за пределы монастыря, и о том, что я также побывал здесь несколько позже и отправился в Гронвуд.
— Я не могу вам объяснить этого, сэр, — заявила Отилия, — но я отчего-то поняла, что Гиты нет в Гронвуде. Она в фэнах. И помоги Пречистая Дева — фэны грозят ей страшной бедой!
Гита как-то упоминала о необычном даре Отилии, поэтому я забеспокоился не на шутку. Нужно немедленно разыскать Гиту, но где она? Не раздумывая, я вскочил в седло и погнал коня.
Мой Набег проделал в этот день немалый путь и был утомлен, но, чувствуя мою мучительную тревогу, летел как на крыльях. Сам того не сознавая, я направил его к старой башне Хэрварда.
Но в Тауэр Вейк Гиты не оказалось. Домочадцы, не подозревавшие, что их госпожа пропала, переполошились. А я… Я совершенно растерялся. Сел на землю, сжал ладонями виски и стал пытаться сосредоточиться.
Что мне известно? Ансельм выдворил Гиту из обители, и она решила вернуться в Тауэр Вейк, однако в пути что-то произошло между Саймоном и Утрэдом, и каменщик напал на воина Гиты.
Но куда девалась Труда? Ее не было с раненым сыном — она, вероятно, лишь перевязала его и тут же оставила. К тому же Утрэд, если верить Отилии, сказал, что француз потерял рассудок.
Что может прийти в голову сумасшедшему? Что важно для Саймона? Только его работа. Саймон строил Гронвуд, вел работы в Незерби, возводил башню у церкви Святого Дунстана… Стоп. Эта последняя работа особенно занимала Саймона, а церковь Святого Дунстана как раз на полпути между обителью Святой Хильды и Тауэр Вейк…
И снова ночь и ветер хлестали в лицо, когда мы неслись через темные фэны, вновь сыпались искры наших факелов. Дорога свернула в лес, стало совсем темно, и на полном ходу мы вылетели к месту, где с десяток волков грызлись над полурастерзанными трупами. Одно из тел оказалось женским — и я бросился к нему. Мне поднесли факел, и хотя лица было уже не узнать, по одежде я опознал Труду. Два других оказались неизвестными воинами, а последний — Саймоном.