Наш китайский бизнес - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 106

То есть творчество — как способ избавиться от собственных комплексов, проблем и переживаний?

Это способ жизни любого писателя.

А вот на какую тему ты бы ни с кем никогда бы не разговаривала?

Я в своих текстах практически никогда не касаюсь интимных сфер своей жизни, — то, что любят делать многие писатели. Я и в быту, с близкими, достаточно закрытый человек. Темы, на которые иногда со мной беседует дочь, бывают для меня причиной некоторой оторопелости. Я со своей мамой никогда эти темы не обсуждала.

А ты поддерживаешь эти разговоры?

Смущенно поддерживаю. Потому что уклоняться от ответов было бы нечестно. В конце концов, это моя дочь, и я хочу, чтобы она оставалась близким мне человеком.

Просто она выросла в Израиле, а там принято свободно обмениваться мнениями по любой, самой интимной теме. Там на уроках все это обсуждают. Вообще, все очень открыто и даже превращено в игру. Например, прощаясь с Евой перед нашим отъездом в Москву, одноклассники подарили ей брелок: резиновую пищалку в форме карикатурного мужского члена. Я спросила:

— Ты собираешься с этим прийти в новый класс, в новую школу?

— Конечно! — ответила она весело.

— Ты сошла с ума, — сказала я.

При этом разговоре присутствовал Игорь Губерман, который не замедлил вставить:

— А, по-моему, замечательно и правильно! И учительницам давно уже пора познакомиться с этим предметом.

Вообще, поразительно — как эти новые люди смелы, раскованны в общении и главное — как свободно они называют все своими именами. Но это еще и особенность языка. Иврит — очень смысловой язык. Он не любит туманностей.

То, что жизнь влияет на литературу — это понятно, собственно, литература — порождение реальности. Но влияют ли твои собственные произведения на твою жизнь?

Еще как! У меня даже есть эссе на эту тему — «Послесловие к сюжету»… Конечно, влияют. Убеждена, что этот мир создавался определенным замыслом и, соответственно, внутри этого замысла существует бесчисленное многообразие ходов и поворотов, мистических переплетений тем. Более того, мне кажется, все литературные произведения — которые только еще должны быть написаны — уже существуют. Часто испытываю ощущение, что я не сочиняю то или иное слово или эпизод, а угадываю, нащупываю то, что уже написано.

Я хотела спросить еще вот о чем. В «Высокой воде венецианцев» твоя героиня — ты или, допустим, не совсем ты, — смертельно больна, в романе «Вот идет Мессия» собственный сын тебя убивает. Ты сама утверждаешь, что слово материально. Не боишься ли ты привести в действие некий таинственный механизм? Тебе не страшно?

Очень страшно. Очень. Когда писала «Венецианцев», просто тряслась от ужаса. Была уверена, что заболею, потому что проживаю всю историю так осязательно! Очень вживаюсь в шкуру героя, в любое его физическое состояние. Могу сильно вспотеть, если пишу о жаре, даже если дело происходит зимой, в моей холодной иерусалимской квартире. Могу, наоборот, замерзнуть жарким израильским летом, если пишу — как герой ждал кого-то на остановке в мороз. Я вообще очень внушаема моими собственными героями. Всегда обливаюсь слезами в особо патетических местах собственных сочинений, притом, что в жизни насмешлива и абсолютно не слезлива. Пишу и реву белугой. Очень смешно, согласись… Просто мои герои для меня (во время работы над вещью) — гораздо более реальны, чем любой живой натуральный человек со своими идиотскими проблемами…

…Переезды, эмиграция, путешествия тобой сполна описаны. А описаний уюта оседлой жизни, кажется, нет. Каким тебе представляется уют? И было ли вообще в твоей жизни место уюту? И будет ли?

Ну, насчет того, что будет — этим распоряжается ведомство небесной канцелярии, нам сие неизвестно. В прошлом и настоящем до уюта далеко. Во всяком случае, до такого уюта, каким я себе его представляю. Знаешь каким? — не удивляйся: викторианским уютом старой Англии Агаты Кристи, в которой, кстати, я никогда не была. Чтобы — огонь в камине, горячий пунш, халат, теплые тапочки и вязание на длинных спицах. И — никакой писанины. Теперь ты понимаешь, насколько далека я вообще от всего того, что считаю уютом? Даже в моем воображении это понятие абсолютно, ни одной деталью не монтируется с моей жизнью… Я живу в Иудейской пустыне с ее изматывающими слух хриплыми ветрами, в одной из самых напряженных и тревожных стран, вблизи от Иерусалима — города, тысячелетиями пронизанного высоким и страстным неуютом.

Может быть, поэтому ты всегда стремишься выскользнуть из привычной жизни, уехать?.. Кстати, вот, ты много ездишь по разным странам. Выступаешь перед соотечественниками. Как, на твой взгляд, меняется поведение бывшего советского человека в новой ситуации, новой стране?

Это зависит от страны, куда человек приехал жить, от того — как он воспринимает ее коренных обитателей и себя — в новом качестве. От того, насколько он знаком с историей этой, новой для него страны, а в случае с евреями, вечными странниками, — насколько он знаком с историей своего народа в этой стране. Бывает, он становится невероятным, сверхъестественным патриотом «новой родины». (В данном случае я имею в виду не Израиль. В Израиле, все-таки, имеет место некая романтика слияния со своими национальными корнями). Впрочем, и в Америке есть романтика той гигантской доли участия евреев в строительстве да и, прямо скажем, в открытии этой страны. Так что, евреи — «новые американцы» при всем пиетете к современной Америке, все-таки чувствуют себя имеющими право на все те гигантские возможности, которые предоставляет Америка новому люду. Евреи, уехавшие в Германию, совсем по другому выстраивают свои отношения с этой страной. У них другие права и обязанности. И этот постоянный контроль, который проводится в своих взаимоотношениях, постоянная проверка всех доводов «за» и «против», в отношении к немцам… Все-таки, это — дополнительная эмигрантская драма, что бы каждый из них не говорил.

А приходится тебе в поездках встречаться не с «бывшим нашим народом», а с местным населением? Причем, не со славистами, пригласившими тебя выступить в университете, а с людьми на улицах, в автобусах, в поездах…

Ну, для полноценного разговора нужно знание языка страны, чем похвастаться не могу. Но знаешь… часто меня спасает такая особенная писательская профессиональная «догадливость» на реплики, когда я могу угадать целую фразу по одному-двум известным мне словам. Помню, как-то я ехала в поезде по Испании. На какой-то маленькой станции в купе вошла пара очень пожилых крестьян. У них были классические обветренные и загорелые, изборожденные морщинами лица, большие изработанные руки, большие серебряные кресты на груди. Они обратились ко мне по-испански, очень удивились, что по-человечески я не говорю. Хотя, немножко я понимала. Они спросили меня откуда я. И когда я ответила — Израиль, они задумались. Старик спросил: «Где это?»

Я взяла салфетку, ручку и стала рисовать карту: вот это Испания, это Франция, это Италия… А вот тут — Израиль. Они смотрели на меня с опасливым и вежливым недоверием. Кивали.