Бородатый копейщик, приподняв фонарь, с усмешкой разглядывал прикованного калеку.
– Ерунда. Один юродивый, которого хозяин кормит из милости.
– Хороша милость – посадить на цепь!
– А куда его девать? У него порваны сухожилия под коленями, он немой и слепой к тому же. Здесь хоть с голоду не подохнет.
Пока стражник говорил, несчастный калека, приподнявшись и повернув лицо в сторону, откуда доносились голоса, указал жестом внутрь замка и стал натужно мычать, отчаянно размахивая руками.
– Кажется, он что-то пытается сказать… – пробормотала Анна.
– Да он полоумный! – недовольно буркнул бородатый солдат. – Вам, однако, следует поторопиться. Барон ждет вас.
С недобрым предчувствием путники двинулись дальше, а несчастный калека, натягивая цепь, рванулся было следом, упал, и до Анны донеслись его рыдания, которые чуть погодя, когда они уже поднимались по лестнице, сменились воплями и стенаниями. Судя по всему, солдаты барона наградили несчастного изрядной порцией пинков.
Анна шепнула Майсгрейву:
– Не показалось ли вам, сэр, что лохмотья бедняги когда-то были монашеским одеянием?
Филип пожал плечами.
– Не знаю, что и думать об этом.
По винтовой лестнице они взошли на второй этаж и, распахнув двустворчатую дверь, оказались в просторном сводчатом зале, освещенном красноватым пламенем камина. Возле огня в широком кресле, обтянутом пестрым бархатом, восседал хозяин замка. Когда гости вошли, он поднялся и сделал несколько шагов им навстречу.
Сэр Филип снял шлем.
– Мир вам во Христе, милорд, – поздоровался он.
Барон Шенли стоял, заложив большие пальцы рук за пояс камзола и расставив толстые, сильные ноги. Он лишь слегка кивнул в ответ на приветствие.
Анна с любопытством, к которому примешивалась и толика страха, разглядывала абсолютно лысую, сверкающую, как голая кость, голову этого человека, сидящую на столь короткой шее, что, казалось, она растет прямо от плеч. Лицо барона было багровое, припухшее, с узкими щелками глаз, прячущихся под кустистыми бровями, а нижняя губа была надменно выпячена. Одет Шенли был весьма затейливо, в длинный темно-красного бархата камзол, шитый золотыми фениксами, который свободно облегал его грузную фигуру. Широкий кожаный пояс с золотой пряжкой туго стягивал массивный живот барона. Длинный кинжал с украшенной драгоценными каменьями рукоятью свисал с пояса.
– Известно ли вам, джентльмены, – низким голосом начал барон, – что все, кто надеется на приют в Фарнеме, должны уплатить за постой?
Филип, усмехнувшись, кивнул.
– Да, до нас дошли слухи, что барон Шенли превратил родовой замок в заезжий двор и берет плату за ночлег.
Сэр Мармадьюк вдруг оскалился в хищной улыбке.
– А до меня дошел слух, что Филип Майсгрейв, первый рыцарь Англии, бывает столь учтив, что, едва оказавшись под чужим кровом, спешит надерзить хозяину. Однако я не злопамятен. А если вам что-то не по нраву – не смею удерживать. Путь открыт, кони ваши еще не расседланы.
Анна видела, как побледнел Майсгрейв и как гневно сверкнули его глаза.
«Что ж, теперь снова под дождь», – подумала девушка. Словно отвечая ее мыслям, ударил такой порыв ветра, что вверху, на хорах, с грохотом распахнулось окно и в зал ворвались потоки дождя. Шенли кивком приказал одному из слуг закрыть окно. Филип оглянулся на спутников. Они стояли, понуро опустив плечи, но рыцарь знал, что ни один из них не произнесет ни слова упрека, если он уведет их отсюда. Однако следовало беречь силы людей, да и сам он был изрядно утомлен. И он сдержал себя.
– Хорошо. Каковы ваши условия?
– По серебряному шиллингу с простого ратника и по два с благородных господ.
Воины изумленно переглянулись, а Гарри даже присвистнул.
– Но ведь это же неслыханно! – возмутился Патрик Лейден.
Сэр Мармадьюк снова оскалился в улыбке.
– Если что-то не так, всегда есть выход.
И снова Майсгрейву пришлось смириться. Барон миролюбиво заметил:
– Вы не раскаетесь, если остановитесь в Фарнеме, господа. Здесь вас ждут роскошные постели и сытная еда. А вашим лошадям я велю засыпать двойную порцию овса, замоченного в вине. Деньги, однако, вперед.
Анна видела, как алчно сверкнули глаза Мармадьюка Шенли, когда Филип выложил перед ним серебро. «Благородный барон сейчас больше походит на презренного торгаша, чем на того, кто носит цепь и шпоры…»
Сэр Мармадьюк осведомился, желает ли Майсгрейв отдельный покой или останется со своими людьми, и, услышав ответ, согласно кивнул.
– Но… – он кинул взгляд на стоявших поодаль ратников Майсгрейва, – разве с вами нет женщины? Мне показалось, что внизу я слышал женский вскрик.
У Анны упало сердце. Сняв шапку, она выступила вперед.
– Простите, милорд, но это кричал я. Меня напугал тот калека-священник, что сидит у вас на цепи.
Она пристально следила за лицом Шенли и заметила, что при слове «священник» по нему скользнула тень.
– Священник? Почему ты решил, мальчик, что этот убогий – священник?
– Ну как же, сэр, разве на нем не сутана?
Сэр Мармадьюк ничего не ответил, но лицо его выразило недовольство. Он повернулся к слуге и, не отвечая Анне, распорядился:
– Мартин, отведи гостей в круглую башню. Им надо высушить одежду и передохнуть перед трапезой. – И затем добавил: – В Фарнеме принято ужинать поздно, так что сегодня я буду иметь удовольствие пировать в вашей веселой компании.
И он опять улыбнулся своей жуткой, похожей на маску смерти, улыбкой.
Несколько слуг с пылающими факелами провели гостей через узкий коридор, в толстых стенах которого были вырублены бойницы. Анна заметила, что в замке не было видно никакой другой челяди, кроме закованных в латы стражников.
«Какое мрачное место… – размышляла девушка. – Ни суеты слуг, ни женских голосов, ни смеха. Только вой ветра в бойницах да бряцанье металла».
Коридор завершался крутыми, высеченными из грубо отесанного камня ступенями. Поднявшись, гости миновали окованную железом дверь и оказались в пустом круглом помещении. Анна увидела голые каменные стены, узкие окна в их толще, несколько покрытых циновками лежанок. В огромном, выступающем из стены на несколько локтей камине лежали сухие дрова, растопка и береста. Зажав кремень и трут в коленях, слуга высек огонь и раздул его маленьким мехом.
Когда Майсгрейв и его люди остались одни, они тут же принялись стаскивать мокрые сапоги, доспехи и одежду. В трубе завывал ветер, загоняя обратно клубы дыма, и копоть смешивалась с запахом пота, отсыревшей кожи и мокрого железа. Камин разгорелся, и наконец-то можно было согреться. От мокрого платья валил пар, а ратники в одних рубахах и коротких штанах, повеселев от тепла и отбросив подозрения, обменивались шутками и подставляли теплу то один бок, то другой.